Боль глухо расползалась по телу, притупляя ощущение реальности и панику. Вот и все — бесславно заканчивалась его жизнь. Вот и все — самое дно. Неизбежность — рано или поздно это должно было произойти, он лишь своей трусостью отстрочил, зачем-то проявив половинчатое добро, подав надежду Салли, сделав ее сосуществование с Ваасом невыносимой мукой, да еще Нору утащил с собой в пропасть. Ложная надежда — хуже отчаяния.
Он оказался картонным героем, не хватило сил просчитать все. Слишком полагался на удачу, бросив вызов тем, кто в сотни раз мощнее.
Доктор сжал зубы и попытался сесть, прислонившись к прутьям решетки, которые пробрали спину холодом металла. Сырость пропитывала все вокруг, казалось, сочилась из мхов и белесых лиан.
Теперь, глядя на онемевшую от ужаса Нору, доктор ненавидел себя за желание куда-то выбраться, а то, что было прежде — это мерзкое существование в качестве пиратского хирурга — казалось раем. Чего ему не хватало, в самом деле? Но что ж теперь… Пленники молчали, они оба знали, что их теперь ждет. Вернее, терялись в догадках, каждая из которых объединялась общим понятием — ад!
Бенджамин долго ждал, когда за ним придут, но караулы, казалось, не обращали на пойманных никакого внимания. Хотелось пить, горло страшно скребло болью, на затылке запеклась кровь. Доктор попытался оценить, какой ущерб был нанесен его организму, придя к выводу, что обошлось, видимо, без сотрясения мозга. Затем он тоскливо начал рассматривать через решетки все, что находилось в пещере.
В свете тусклых фонариков и свечей обстановка пыточной казалась еще более жуткой, почти мистической. «Этот остров не отмечен на картах, аномалия?» — вспомнилось равнодушное замечание Салли. И почему-то ее же голос прозвучал в голове: «Отсюда не выбраться». Девушка маячила странным наваждением. Она горько смеялась…
Доктор надавил на виски, чтобы не думать о ней, чтобы не представлять, какое наказание подготовил для нее главарь, если узнал, что она тоже состояла в сговоре. Хотелось верить, что не узнал.
Нора отворачивалась к решеткам, ее горло сводили судороги, женщину явно тошнило от стресса. Бенджамин молчал, не мог шептать ободряющую ложь. Он больше не верил в себя, в свои жалкие силы, когда попытался выбраться, доказать себе, что еще является человеком, а не тиной речной. Вот и «доказал» им всем.
Белесый мрак окутывал его сознание, не оставляя места даже ужасу. Отстраненно он представлял, насколько будет больно, если ему вздумают отпилить руку или ногу. Он сам нередко отрезал поврежденные конечности пиратов с минимальной анестезией, вспоминая, как они орали. Он же и затыкал им рты тканью или чем попадалось, и все равно сквозь кляп доносились стоны и вой. Значит, очень больно. Бен дрожал, но не представлялось, что это его собственное тело, как в кошмарном сне. А ногти если вырвут — больно? Да, очень. А если сварочным аппаратом жечь начнут? Видел он уже пиратов с конопляных полей, насмотрелся на сожженную до бурых пузырей и обугленных клоков плоть. Все видел, и, наверное, каждый раз на себя примерял. Оттого как-то иначе относился к страданиям, словно где-то на подсознательном уровне уяснив их неизбежность.
Ныне он ненавидел себя и ждал их почти как наказания. Да, в уголовный кодекс каждой страны необходимо внести статью «За переоценку своих сил». От чего еще случаются трагедии? Ведь жили же они как-то, а теперь случилось — никак. Полное ничто, отсутствие всякой возможности существования. Нора… Вот за нее сердце болело. Три удара скальпелем — вот и все, что от него требовалось. А не этот героизм. Вот и все, на что он оказался бы способен. Ныне снова всплыл в памяти подвал Бака Хьюза, эти фальшивые лампочки, этот бес, пытающийся содрать одежду.
Неужели Нору ждало то же самое скоро? Да еще главарь, непременно, решил бы отдать ее на растерзание пиратам на глазах доктора. Бен содрогнулся, складываясь пополам, поражаясь, как легко он представил то, что их ждет. Просто он уже видел, насколько Ваас ненавидит предателей. Наверное, правильно. Но ведь это касалось тех, кто добровольно вступил в банду. Хотя кто от хорошей жизни в пираты подастся? Не столь важно. Все потеряло значение.