За несколько дней «свободы» Бен понял, что в этих джунглях происходит не просто противостояние криминальных структур и каких-то дикарей — творится нечто большее: борьба за жизнь целого племени, почти война.
И все еще слышались выстрелы. Вроде бы показалось, что стали реже. Но Бен вылез из укрытия, только когда они окончательно стихли. В животе неуютно похолодело при мысли, что аванпост могли взять. Мелкий эгоистический страх за свою паршивую жизнь. Он-то себе казался благородным и смелым. Умным. Иллюзия растаяла при первом звуке выстрела. Привыкнуть к этому щелчку, грому, раскату… Называй как хочешь, а привыкнуть невозможно вне зависимости от пола и возраста.
Бен высунулся из-за двери: на флагштоке по-прежнему развевался дрянной рваный красный флаг с нелепо намалеванным белым глазом — флаг пиратов. Почти ничто не свидетельствовало о жаркой перестрелке. Несколько человек снова невозмутимо загружали товар в грузовик.
— Я нужен? — несмело осведомился Бенджамин, не разобравшись, к кому обращаться.
Пират с замотанным в алый шарф смуглым лицом повел мутными глазами наркомана, вспоминая, кто перед ним и зачем, потом кивнул:
— Да вон одного зацепило, пойди посмотри, если тебе делать не***.
И наркоторговцы погружали и погружали ядовитый товар.
«Скальпель острее ножа. Странно, что редкий киллер использует его», — размышлял Бен, рассматривая острое, слегка скошенное лезвие. Тот, которого зацепило, боли почти не ощущал — мотал головой, невпопад что-то бормотал. Все из-за наркотиков. Курили вокруг абсолютно все. И снова в условиях полной антисанитарии приходилось выковыривать пули из людей, которых хотелось убить, так что улучшения условий Бенджамин особенно не требовал.
Ему порой казалось, что он скоро совершенно станет похож на этих людей в красных майках. Нет, в нормальном мире этот цвет не возбраняется и даже поощряется в умеренных количествах. Но на острове красный являлся маяком всего самого омерзительного и безумного: кровь, опасность, работорговля.
«Врачом я стал по своей воле, пиратом по воле судьбы. Теперь приходится штопать этих мерзавцев. Все было понятно с того дня, как меня выпустили из клетки, когда я нечаянно раскрыл род своих занятий. С тех пор не видел больше ребят из экспедиции. Кажется, их всех продали в рабство… Я потерял надежду их отыскать. Признаться, мне тогда стало совершенно все равно, кого и как “штопать”. Я понял, что не вырваться, не выбраться. И просто пустил себя по течению. Единственное, что оставляло меня человеком в этом аду — клятва Гиппократа. Ничто ее не мешало нарушить. Но она давала смысл оставаться человеком. Впрочем, реши я стать зверем, никто бы не заметил, ведь вокруг обретались такие создания, которые с трудом называются людьми. И их мне нередко приходилось ставить на ноги, хотя я бы с радостью уничтожил лично каждого из них. Но, видимо, мелочная жажда жизни сильнее всякого мыслимого отвращения. Или я просто дал клятву. Но вообще это громкие слова».
Так думал Бенджамин, точно продолжая свой дневник, который канул вместе со всеми вещами. Походные рюкзаки археологов и этнографов пиратам не очень понравились: слишком мало ценного в них обреталось, но предметы обихода в этом адском месте тоже ценились. И будто канул не дневник, будто вместе с ним затерялось среди пальм и лиан прошлое. Образы, воспоминания — они казались даже опасными, ведь при сравнении с ними настоящее оказывалось просто невыносимым, отвратительным. Но если не сравнивать, выходило, что можно жить и так, пока давали жить. Можно и так.
— Бен, ***! Где, ***, этот Гиппократ? — окликал его кто-то, пока он наспех лепил на потное плечо пирата пластырь из походной аптечки. Все-таки какие-то медикаменты и аппаратуру этим выродкам поставляли. Логично: отлаженная система, поток торговли. Великая и ужасная глобализация. Но громкие слова здесь смысла не имели. Верные законы, моральные принципы, любая вера. Может, здесь вообще ничего не имело смысла. Джунгли стучали листьями пальм, скалились зубами хищников, океан плескался о скалы, донося протяжный гул издалека. И волны не просили смысла. Все текло без смысла.
Снова его кто-то окликал грубым голосом и снова с ругательствами.
Редкий день проходил без работы. Перестрелки велись часто, такого понятия, как перемирие, уже лет десять не знали, вернее, за все не очень долгое время своего пребывания на острове Бен никогда не видел прекращения этой войны с древним племенем ракьят. И главное, хирург встал не на ту сторону, но считал, что ему еще повезло в какой-то мере. Чуть ли не каждый день происходили перестрелки возле аванпостов, но племени мало чего удавалось добиться. И оставалось только наблюдать за их медленной агонией. По крайней мере, они не сдавались.