Рассудив так, Бен мысленно даже пожелал удачи главарю и пиратам, хоть и яро осуждал их, с фаталистичным сожалением признавая, что дни еще одного племени сочтены и это большая потеря для мировой культуры. Может, он втайне тоже ненавидел всех этих ракьят, из-за существования которых полоумные дружки-этнографы пошли на архипелаг Рук. Наверное, цинично, но он слишком устал для напускного и бесполезного благородства, поэтому решил, что, пока есть время и никто не давал указаний, стоит поддержать Салли, которая так и сидела на помосте возле “трона”, закусив губу, покачиваясь из стороны в сторону в тяжком тягучем просеивании времени через жернова ожидания.
— Где ты обычно живешь? — давно хотел расспросить ее доктор, присев рядом и слегка дотронувшись до ее плеча, чтобы вывести из ступора, на что девушка отреагировала, встрепенувшись, словно разбуженная посреди ночи:
— Тут… На дальнем аванпосту, у восточного побережья.
Она снова потухла, уходя в себя, сцепляя руки в замок, обхватывая поджатые колени, точно с уходом Вааса она старалась сделаться как можно меньше и незаметнее.
— Он держит тебя в клетке? — сочувственно продолжал Бен, мягко расцепляя руки девушки, хотя его самого обожгла эта новость. Все-таки на острове шла война, и она была близко от них, очень близко. И если днем и на закате показалось, что ее почти нет, то новое это событие доказывало обратное.
— Нет, — пожала порывисто плечами Салли.
— В подвале?
— Нет, на аванпосту, — уже почти с угрозой резко осадила девочка, вдруг нахмурившись, будто ей не нравился тон доктора.
— И он не боится, что ты сбежишь? — удивлялся Бен, рассматривая мелькание картинок на экране. Никто не выключил проектор, в штабе остались только доктор и девочка. Если не забрали аккумулятор, значит, и один джип остался, значит, Ваас был уверен в скорой победе. И тут уже не столь важно, кто прав, кто виноват, Бену просто не хотелось, чтобы их с Салли жизнь стала еще хуже. И он уже почти начал скучать по тихому вечеру, который был так бездарно прерван вестью о нападении.
Салли же снова сцепила руки, прислонившись сиротливо к пыльной обивке кресла, безразлично она начала рассказывать:
— Если я сбегу, я либо погибну сразу, либо меня поймают и сделают… общей. Он знает, что этого боится каждая рабыня. Зато у меня есть небольшая власть… В обмен… на пытки…
Голос ее дрогнул, она отшатнулась от кресла, будто вспомнила, что тоже по идее ненавидит Вааса, но тут джунгли прорезали отдаленные звуки выстрелов, похожие на перестукивание дятлов или кваканье больших лягушек, но все-таки содержалось в них нечто чужеродное для леса, в корне неверное, дисгармоничное. Салли вытянула шею, вслушиваясь, руки ее дрожали.
— Это какая власть? — намеренно отвлекал девушку Бен, хотя, возможно, задевал самые больные темы, впрочем, почти намеренно: он не желал, чтобы девушка переживала за Вааса. Да, его власть, его порядок помогал им как-то выживать, не считая того, что по его вине они и стали такими “тварями дрожащими” на фоне “права имеющего”. Но как личность последний не заслуживал сострадания. Салли между тем продолжала диалог в том ключе, который как раз не сильно импонировал Бену:
— Даже в его отсутствие ко мне никто не лезет. Боятся, ведь ему достаточно моего слова-доноса… И он найдет повод, как более изощренно прикончить подчиненного.
***
Выстрелы все ближе стрекотали в чаще, становилось по-настоящему жутко. Неужели пиратов кто-то смог победить? Неужели они отступают? Неужели Ваас мог сдаться?
Салли упрямо не хотела в это верить, стоило только представить его решительное злое лицо. Да, вот он, ее мучитель, тот, кто отравлял ее жизнь с момента попадания на остров, однако ни он, ни Бенджамин не знали о ее жизни до попадания в этот ад. Она не рассказывала, потому что одному не было до этого дела, а другой не спрашивал. Ваас не доставал ее вопросами, они словно не существовали друг для друга как личности, вернее, она для него, а он для нее… Она боялась его, но когда он выбежал за дверь, натягивая торопливо бронежилет, Салли ощутила, как холод прошелся по ее телу плетьми тянувшей у сердца тоски и беспокойства.
Бен же своей гонкой на гидроцикле доказал, что не принадлежит к той странной касте интеллигентов-белоручек, которые слабы, как породистые кошки. Однако когда началась перестрелка, он остался сидеть здесь, рядом, в штабе, словно беспомощная пленница, и задавал бессмысленные вопросы.