Пуговица от джинсов звякнула и покатилась по полу, скрываясь где-то между досок, откуда порой выползали пауки и даже змеи. В джунглях ядовитая тварь могла появиться где угодно, так же, как и пираты.
Мучитель оторвал пуговицу; вот еще новую потом искать, если настанет это потом, если он позволит пережить еще один день. Салли только поглядела на его запястья, покрытые черными волосками, руки, где над мощными мышцами выделялись вены. Его лицо оставалось где-то намного выше ее затылка. Он потянул воздух, судя по звуку, облизнулся, точно тигр, наваливаясь тяжестью своего мускулистого тела. Может, и к лучшему, что она его не могла видеть. Страшный взгляд еще больше пугал, вводил в полнейший ступор, не предвещая ничего хорошего. Ее личный кошмар, демон северного острова. И она — бескрылый мотылек, извивающаяся гусеница на тонких ножках.
Через миг она оказалась придавлена к столешнице, сморщившись от подступившей при ударе тошноты. И какая недобрая судьба привела его именно в тот день? Не нашлось проблем с ракьят? Не поймали нового живого товара? Тиран заскучал, решив развлечься со своей «личной вещью», заброшенной в далекий ящик-аванпост у лагуны?
Вот и началось. Девушка неосознанно выгнулась, не сопротивлялась. Она бы вовсе не противилась, если бы его рука не сдавливала сзади шею, отчего накатывало удушье. Кто-то мог получать от всего этого удовольствие. Их еще называли мазохистами, но, очевидно, Салли к таким не принадлежала в силу природных и психологических особенностей.
Пленница только ощущала, как неудобно елозит ее обнажившийся живот по нестроганой столешнице при каждом новом резком движении в ней того существа, мужчины, пристроившегося сзади за спиной. Девушке не нравилось это порывистое скольжение по древесине, как бы ни пыталась она расслабиться и игнорировать окружавшие предметы. Но не так-то это легко, особенно когда не хотелось получать занозы, ведь они могли загноиться, тогда стало бы еще хуже, потому что никому не было дела до ее состояния.
Она суетливо потянула бесформенную красную майку чуть вниз, вроде стало и лучше, если в принципе игнорировать факт того, что снова совершали над ее телом. Да как это игнорировать? Мучителя, его грубые прикосновения рук к ее узким бедрам, его движения… От ужаса кружилась голова, в глазах рябило, по телу стекали душные струйки пота, кидавшие в озноб. Скрипело устало собственное рваное дыхание, воздуха не хватало до кашля. Наваливались волны дикой нездоровой сонливости, отчего утрачивалось чувство реальности и умение давать названия вещам.
А когда длинные пальцы огромной лапищи главаря впились в ее левую грудь, бесцеремонно сминая, сжимая сосок, будто разрывая, то Салли показалось, что грудная клетка ее уже разверзлась, что вот-вот вырвут ее бешено трепыхавшееся сердце, похожее на крошечную птицу, пойманную в коварную западню. И из разорванных артерий хлынет кровь. Казалось, что будет видеть, как алый комок продолжит бестолково биться… Может, это и лучше, ведь тогда все завершится. Но нет, она боялась смерти, хотя не понимала, как выдерживает такую жизнь.
Снова потянула надоедливо задиравшуюся майку чуть вниз, потому что наждак досок, проходившийся вдоль разгоряченной кожи, доводил до истерики. Так бывает: терпит-терпит человек, а какая-то мелочь может вдруг лишить рассудка. Затем она заставляла себя максимально обмякнуть, растечься, словно амеба, потому что так легче, так менее страшно.
«Зачем ему вдруг приглянулся этот грязный стол? В конце концов, в углу матрацы были набросаны, как обычно…» — в голове девушки сами по себе возникали отдельные мысли, разрозненные и малозначительные, отвлекавшие от осознания того, что с ней происходило. Ей не хотелось оценивать все это, она почти забывала, кто находится рядом с ней, стирала и осознание, кем является она. Так, наверное, и проще: вроде и реальность, а на деле — пустота.
Что мешало ему проявить хоть немного жалости к ней? Но он не знал такого слова, ему нравилось ощущать свою полную власть не столько над ее телом, сколько над ее сломленным духом. Она не вырывалась и не звала на помощь. Знал ли он, что мог бы даже понравиться? Вернее, она могла бы смириться, привыкнуть, но он точно намеренно каждый раз делал так, чтобы она его ненавидела, ощущая свое ничтожество, бессилие, будто с нее кожу сдирали. Пленница относительно спокойно выносила все это, ведь он у нее такой был один. Так она подбадривала себя каждый раз, так находила смысл доживать до следующего дня, дрожа от ужаса в преддверии его возвращения. Это все же лучше, чем то, что терпели некоторые рабыни, которых продавали в публичные дома. И за эту «милость» Салли порой хотелось даже отблагодарить главаря, но по-человечески, с какими-то чисто людскими «ритуалами», в любом случае не так быстро, не в этой бездумно животной позе. Но, видимо, не в этот раз…