— Почему?! Почему именно сегодня?!
— А тебе еще, ***, график пыток составлять? — смеялся Ваас, подходя, опуская нож. Очевидно, он был удивлен поведению своей «личной вещи», интересовался, что еще от нее теперь ожидать, исследовал и рассматривал, точно агонизирующего колорадского жука в банке с соляным раствором.
Она все больше вжималась в стену, словно надеясь укрыться в тени, давясь от слез и страха, заламывая руки, пачкая алыми пятнами одежду и лицо, вырывая клоки волос из своего нелепого опущенного вниз хохолка:
— Нет… Просто… Просто я ждала тебя!
Ваас театрально приподнял брови, раскидывая руки, разрастаясь черной тучей, глумясь:
— Ну вот он я, чего тебе еще, а, Салиман?
— Не… — голос ее срывался на сиплый шепот, она давилась кашлем, прижимаясь грудью к стене, вздрагивая в истерике. — Не так ждала… Я была рада, что ты пришел, я хотела… Я… Это… Это как в детстве… «Папа, папа!» Я к нему бежала, когда он приходил, радовалась, — Салли внезапно пронзительно пристально поглядела на Вааса, кривя рот диким оскалом. — А он по пьяни как швырнет о стену… «Папа»… Будь он проклят!
Она опустилась на корточки, сжалась в клубок, обхватывая голову, то зажимая уши, то прижимая к лицу окровавленные руки. Очевидно, для нее большим шоком оказался не факт пыток, а сломленное, изуродованное ожидание, словно Ваас желал сделать все, чтобы его ненавидели и только ненавидели, чтобы ни одна живая душа не могла пожелать ему удачи, чтобы его никто и нигде не ждал. Ведь некуда лететь…
Главарь поморщился:
— ***, ну ты и визжишь, ведьма! — но потом снова поднял жертву за запястье, придвигаясь к ней вплотную. — Да, Салиман, семья — это ***во. Это только в фильмах все счастливы, — он отшвырнул девушку обратно к стене, недовольно развернувшись. — Видишь, тебе и доказывать не надо.
— Но ты… Ты ведь другой, — глотая слезы, все еще преданно смотрела на мучителя Салли. — Отец самоутверждался за мой счет, потому что больше ничего не мог, он был жалким… А ты нет… Тогда… Тогда зачем? — вновь она срывалась на истошный бессильный крик. — За что?
— Захлопнись, мне надоело слушать этот бред, — шикнул на нее Ваас угрожающе, точно на тех двоих волкодавов.
— Молчу, — пискнула она. «Черный фрегат» молчал, будто тоже понимал, что нет смысла в этой борьбе. И оставалось совершенно беспомощное создание, которое, однако, натолкнуло Вааса на собственные обычные размышления. Главарь недовольно и почти с отвращением отбросил орудие пытки, будто сам понимал, насколько это все бессмысленно, насколько бесталанно служит его извечной тяге к разрушению, уничтожению. Он тяжело вздыхал, точно ему мешал какой-то камень на сердце. Пират бродил по штабу, как зверь по клетке, изнуренно и озлобленно расправляя плечи, будто, находясь без движения, он застывал, каменел. Мрачно он продолжал, посматривая на безмолвно давящуюся плачем девушку:
— Запомни, Салиман, ты в этом мире один и всем по***, что с тобой. Да, они могут делать вид, играть в свое ***ое благородство, — он навис над Салли, цедя сквозь зубы, размахивая руками, что-то показывая, точно отметая кого-то. — Но стоит только задеть их интересы, стоит только немного припугнуть или предложить выгодную сделку — они поджимают хвост, как ***ые шавки, и бегут прочь, не оглядываясь на тех, кто им был дорог. Я видел это сотни раз. Сотни ***ых раз! — восклицал он, переходя на глухое торопливое бормотание. — Так на*** вообще лгать? На*** говорить, что ты готов на все ради кого-то, ради наших «любимых», ради брата или… Сестры… — от этого слова Ваас практически подскочил на месте, рыча оглушительно. — Чтобы однажды предать всех на***?! А, Салиман, не знаешь? Че ревешь? Это жизнь! — но он отчаянно заставлял себя успокоиться. — Просто гр***ое слово, сестрица, которое придумали для описания этой х***ты вокруг.
Салли сидела в углу, сложив кровоточащие руки. Больно. Вот только главарю не лучше. Он тоже кого-то ждал, наверное. Вот так же возвращался к своей сестре в племя, чтобы однажды… Однажды что-то случилось, что-то, отчего он сбежал, сжег мосты, да и себя… Но это его не оправдывало!
Однако Салли не просила оправдания, ей было достаточно осознания, что они в чем-то одинаковые, а это уже не так мучительно. И то, что от ее короткого рассказа он снова начал говорить о своем, означало, что он отзывался на горе несуществующей для целого мира девочки. Но по-своему, только так, чтобы никто к нему не мог привязаться, потому что однажды его уничтожила чья-то привязанность. Наверное, сестры Цитры. Хотя какая она ему сестра? Искренняя любовь к ней заставила ненавидеть себя и весь свет, разрушать, уничтожать, потому что нет страшнее тяги к разрушению, чем та, что растет из отвращения к самому себе.