На ходу я сказал другу:
– Безродный уверен. Это меня радует. Мозги у него все-таки есть.
– Боюсь, что у него их больше в костях, нежели в голове, – отпарировал Дим-Димыч.
Мы прошли в кабинет, где Безродный сосредоточенно изучал материалы дела.
– Свидетели давно уже здесь, – напомнил я.
Геннадий оторвался от бумаг и сказал:
– Точнее, обвиняемые, а не свидетели.
Я и Дим-Димыч переглянулись. Такое заключение нас несколько озадачило.
Оно было неожиданным и, пожалуй, смелым.
Спустя несколько минут я впустил в кабинет костлявое и нескладное существо с решительным, если не наглым, выражением лица.
– Я Кулькова, – представилось оно. – Олимпиада Гавриловна.
– Садитесь! – сказал Безродный.
Кулькова села не сразу, она попросила разрешения снять пальто и прошла к стенной вешалке в углу.
Это была плоская спереди и сзади женщина, высокого роста, с несоразмерно тонкими ногами, оканчивавшимися удивительно большими ступнями.
Ноги ее жалко болтались в полах короткого платья, из-под которого торчал конец нижней юбки. Чулки с вывернутыми швами напомнили мне крученые ножки гостиного столика. Удлиненную, расширяющуюся книзу голову украшала редкая растительность, сквозь которую просвечивала белая кожа. На одной щеке, у ноздри, и под ухом красовались две крупные и совершенно черные бородавки.
Наконец она села и положила руки на стол.
– Вам предоставляется возможность сказать всю правду, – начал Геннадий с холодным и глубоким презрением в глазах. – Если вы этой возможностью не воспользуетесь сейчас, больше уже никогда ее не получите.
– Вы это о чем? – осведомилась Кулькова.
Геннадий нахмурил брови.
– Не валяйте дурака! Мы люди русские и обязаны понимать друг друга.
Кулькова часто-часто заморгала глазами.
– Поняли? – спросил ее Геннадий.
Она решительно тряхнула своей лошадиной головой.
– Вы должны говорить только правду, – напомнил Геннадий.
– Я и говорю правду… только правду.
– Пока вы ничего не говорите. На первом допросе вы заявили следующее, я привожу дословно ваши показания: «Убедившись, что дверь комнаты заперта изнутри и на мой стук никто не отзывается, я перепугалась и побежала звать участкового уполномоченного милиции». Так?
– Сущая правда. Так и было.
– В котором часу это произошло?
– Совсем рано.
– Точнее.
– Ну, совсем рано… Часов, однако, в семь.
– А что заставило вас чуть свет стучать в дверь ваших квартирантов?
– Кошка, – последовал ответ.
– Что? – блеснул глазами Геннадий.
– Кошка. Моя кошка.
Я, честно говоря, начал сомневаться в умственных способностях свидетельницы.
– При чем здесь кошка? – сдерживая раздражение, громко произнес Геннадий.
– При всем, – ответила Кулькова. – Она с вечера осталась в комнате, а потом размяукалась так, что у меня мурашки по спине забегали. Я потрогала дверь и крикнула: «Кошку выпустите! Нагадит она». А никто не отозвался. Я начала стучать, а квартиранты не подают голоса. Я перепужалась: обокрали, думаю, мене ночные гости, сами утекли, а кошку заперли! И подалась за участковым. Ну, потом дверь долой и увидели ее, сердешную. Лежит себе одна, а его и след простыл…
– А кто же мог изнутри запереть дверь? – попытался уточнить Геннадий.
– Никто изнутри не запирал. Я так думала поначалу, Это ее хлюст запер дверь снаружи на ключ…
– И вы не слышали, когда он ушел?
Кулькова опять тряхнула головой.
– Вот что, гражданка Кулькова, – растягивая слова, проговорил Геннадий.
– Не стройте из себя казанскую сироту. Бесполезно… Мы вас хорошо знаем. Вы сектантка-вербовщица. В тридцать первом году по заданию «хлыстов» сожгли семь гектаров пшеницы на. Кубани. В том же году утопили в реке Челбас двух новорожденных близнецов и были приговорены к пяти годам заключения. Вы преступница! И если думаете, что мы верим в ваше перерождение, то глубоко ошибаетесь. Выбирайте: или опять тюрьма, или душу наизнанку! Эта особа закрыла глаза не без вашей помощи. Это так же точно, как и то, что сейчас день. Выкладывайте все начистоту!..
Кулькова вытаращенными глазами уставилась на Безродного. Язык отказался повиноваться ей. Она молчала, застыв в каком-то оцепенении, видимо, переваривая длинную фразу.
Дим-Димыч, исполнявший обязанности секретаря, записал вопрос и ждал ответа.
Кулькова продолжала молчать и смотрела почти не мигая глазами.
Прошла минута, две. Дим-Димыч нацарапал на листке бумаги несколько слов и подсунул мне.