Возможно, заглянул в буфет. Пассажиров на вашей станции не густо, и новый человек легко запоминается.
Мысль Дим-Димыча мне понравилась, и я попытался развить ее:
— А если он направил свои стопы не на станцию, а в другую сторону, то все равно прибег к машине.
— Конечно! — согласился Каменщиков.
Мы с увлечением принялись обсуждать новый вариант, и в это время вошел Безродный со стопкой бумаг под мышкой.
Он выслушал поочередно меня и Дим-Димыча и сказал:
— Я предлагаю арестовать Мигалкина.
Мы остолбенели от неожиданности.
— Предложение по меньшей мере неостроумное, — не сдержался Дим-Димыч.
— Об этом разрешите думать мне, — ответил Геннадий.
— Думайте, сколько вам угодно, товарищ старший лейтенант, — не остался в долгу Дим-Димыч, — но разрешите и мне иметь собственное мнение.
— Разрешаю, — съязвил Геннадий. — Только не носитесь со своим мнением, как с писаной торбой. На вас напала куриная слепота. Именно слепота!
Кулькова призналась и дала показания, что была предупреждена Мигалкиным о появлении ночных гостей.
Лицо у меня, кажется, вытянулось. Раскрыл глаза пошире, чем обычно, и Дим-Димыч. Ни он, ни я, конечно, не могли и предполагать такого поворота дела.
— Что вы скажете теперь? — обратился к Дим-Димычу Геннадий.
— Ничего, — коротко изрек тот. — Прежде всего я посмею испросить вашего разрешения и ознакомиться с показаниями Кульковой.
— Пожалуйста! — с усмешкой ответил Геннадий, подал Дим-Димычу протокол, а сам достал портсигар и закурил.
Да, действительно, в протоколе черным по белому было записано, что Мигалкин, прежде чем отправиться на вокзал, зашел на квартиру к Кульковой и предупредил, что привезет двух гостей: мужчину и женщину. И все. Но, кажется, достаточно и этого. Значит, Мигалкин не тот парень, за которого я и Дим-Димыч его приняли. Значит, правы Безродный и Каменщиков.
— Кулькова тверда в своих показаниях? — спросил Дим-Димыч.
— Как это понять? — задал встречный вопрос Геннадий.
Дим-Димыч подумал, подыскал более мягкую формулировку и спросил:
— Не колеблется?
— Это не наше дело. Что записано пером, того не вырубишь топором.
Дим-Димыч пожал плечами:
— Не находите ли вы целесообразным, прежде чем арестовать Мигалкина, сделать ему очную ставку с Кульковой?
— Не исключаю, — заявил Геннадий. — Очная ставка неизбежна.
— Тогда следует допросить Кулькову еще раз, — пояснил свою мысль Дим-Димыч.
Геннадий вскинул брови и насторожился:
— Зачем?
— Чтобы уточнить ряд деталей, без которых очная ставка может превратиться в пшик…
— Именно?
— Следствие должно точно знать, в какое время суток зашел Мигалкин к Кульковой, кто может подтвердить его визит, иначе на очной ставке Мигалкин положит Кулькову на обе лопатки. А этого в протоколе нет.
Безродный задумался.
— Во всяком случае, — заговорил он наконец, ни к кому конкретно не обращаясь, — эти подробности можно уточнить в процессе самой очной ставки.
Тут вмешался я:
— Рискованно…
— Вот именно! — присоединил свой голос Дим-Димыч. — И к тому же тактически неправильно и, если хотите, неграмотно. Прежде чем допрашивать подозреваемых на очной ставке, мы сами должны знать, что ответит на этот вопрос Кулькова. Это же очень важно.
— Даже очень? — сыронизировал Геннадий.
— Безусловно! — подчеркнул Дим-Димыч. — Вы знаете, что такое алиби?
— Допустим, — заметил Геннадий с той же иронией.
— Предположите на минуту, что на вопрос, в какое время к ней заходил Мигалкин, Кулькова ответит — в семнадцать часов, — продолжал рассуждать Дим-Димыч.
— Ну… — затягиваясь папиросой, буркнул Геннадий.
— А Мигалкин рассмеется ей в лицо и заявит: «Не фантазируйте, Олимпиада Гавриловна, именно в это время я сидел на производственном совещании в автобазе».
— А мы проверим, — вставил Каменщиков.
— Конечно, проверим, — согласился Дим-Димыч. — Но прежде чем мы это сделаем, очная ставка будет провалена.
Дим-Димыч был прав. Это понимал я, понял Каменщиков и должен был понять Безродный. Но я ошибся, Безродный не хотел понимать. Он отмел разумные предложения Дим-Димыча.
— Не будем залезать в дебри и делать из мухи слона. Если бы да кабы, да во рту росли грибы… Мигалкин не выкрутится. За это я могу поручиться. И как только его загребем — сразу заговорит. А загребать его надо, не теряя времени.