Она сделала свой выбор. Сделала, и по её мнению, совершенно правильный, но... Почему же тогда было настолько тяжело?
Слёзы подступили огромнейшим комом, мешая сделать спасительный вдох, и Ренна до крови закусила нижнюю губу, пытаясь физической болью перекрыть моральную, но это мало помогло ей успокоиться. Внутри всё так и разрывалось от противоречивых чувств: с одной стороны - любовь, с другой - долг и месть.
Она обернулась к нему только тогда, когда подошла к самому выходу из камеры.
- Грязная шлюха, - выплюнул Саске, сполна одаривая её презрительным взглядом. Он, несомненно, убил бы предательницу, не задумываясь ни на секунду, если бы его чакра была в норме.
- Тогда, девять лет назад, ты убил моих родителей и младшую сестру, - прошептала куноичи, стараясь не смотреть Учихе в глаза. - Поэтому я без колебаний согласилась на это задание. Я хотела насладиться твоей смертью, я хотела уничтожить твою душу, но... Я и представить себе не могла, что полюблю тебя, и знаешь, - она глубоко вздохнула и наконец-таки решилась поднять взор на пленника, - я предала свою семью гораздо раньше, чем тебя. Я предала их в тот момент, когда оказалась в объятьях их убийцы.
Угрозы застряли в горле Учихи, а зрачки в ужасе расширились, делая его взгляд ещё глубже и чернее.
- Что? - он безотрывно смотрел на приближающуюся фигуру возлюбленной и отчаянно не мог поверить тем словам, которые только что прозвучали в тишине подземелья.
- Мы слишком поздно с тобой встретились, Саске. Слишком поздно, - печально добавила Ренна, умелым движением куная разрезая верёвки у него на ногах и на плечах. - Нам пора.
Подхватив его за локоть, она уверенным шагом повела нукенина по тёмным извилистым коридорам навстречу собственной смерти.
Саске поражённо и в какой-то мере смиренно шёл рядом, даже и не пытаясь сбежать, хотя, наверное, мог, если бы захотел. Её прикосновения до сих пор были ему приятны - он не стремился избавиться от руки предательницы, так рьяно вцепившейся в его плечо, и с каждым мгновением всё больше и больше погружался в мысли, что стремительным водоворотом засасывали его душу.
Он убил её семью! Семью своей любимой женщины... И разве можно было ненавидеть её только за то, что она так же, как и он когда-то, хотела отомстить убийце своих родных? Ведь она и привлекала его именно тем, что в ней он видел себя, видел схожие цели.
Как же мучительно сильно захотелось разобраться в себе и своих чувствах, но времени было так непростительно мало!
***
Суд над Учихой Саске был непродолжительным. В принципе, суд как таковой был лишь для проформы, ведь приговор вынесли гораздо раньше, чем свершился факт его поимки.
- Учиха Саске, вы обвиняетесь в измене, а также в попытке уничтожить Деревню, Скрытую в Листве. Согласно договору, подписанного всеми пяти каге, вы приговариваетесь к смертной казни путём отсечения головы. Казнь состоится в течение трёх последующих дней. До момента приведения приговора в силу ваши глаза будут извлечены и использованы в нуждах Конохи. Вы не имеете права на изменение приговора или его отмену. Вам всё понятно? - судья, зачитывающий приговор, вопрошающе посмотрел на Саске, но тот лишь устало запрокинул голову и прикрыл глаза: отвечать на глупые вопросы ему хотелось сейчас меньше всего, вот он и не отвечал.
Учиха не боялся смерти и даже где-то в глубине своей души давно мечтал о ней, однако же ему было немного жаль, что некогда могущественный клан Учиха, вот так, в одно короткое мгновение, перестанет существовать.
После суда его незамедлительно отвели в лабораторию, где провели операцию по извлечению глаз.
Было ли ему страшно, когда в его вену впрыскивали наркоз? Скорее, нет, чем да. Отчасти он испытал некое раздражение, что глаза, когда-то принадлежавшие его брату, найдут своё пристанище в каких-нибудь совершенно чужих глазницах, служа на благо этой ненавистной деревни.
Очнулся Саске уже в кромешной тьме и безмолвии. На пару мгновений ему даже почудилось, что он уже мёртв: слишком уж тихо, слишком темно... Но постепенно вернувшаяся к нему способность осязать уверила его в обратном, когда тонкие, аристократично изящные пальцы стали медленно водить по шершавой поверхности простыни. Нет, он был жив. Правда, он был тошнотворно жалок в этот момент, но зато живой, безмятежно лежащий на больничной койке и дышащий этим грёбаным коноховским воздухом.