- Но этого ведь... Не может быть... - Сакура ошеломлённо смотрела на сенсея, не желая верить ни единому его слову.
- Но так оно и есть, - хрипло проговорил Какаши, с грустью наблюдая, как та пыталась совладать с подступающими к глазам слезами.
Харуно неосознанно прижала ребёнка к себе ещё крепче и закусила дрожащую губу, ощущая, как в груди начинал разгораться настоящий пожар, острой болью поглощающий её сердце.
- Тогда я останусь с ним. Я не вернусь в Коноху.
Одинокая слеза, что покатилась из нескрытого повязкой глаза Копирующего ниндзя, заставила её вздрогнуть и замолчать. Сенсей плакал очень редко, а точнее прилюдно никогда, и оттого его реакция сейчас ввергала в замешательство. Отведя взор в сторону и приблизив кулак ко рту, Хатаке всеми силами попытался совладать со своими эмоциями, так немилосердно вырвавшимися наружу.
- Исключено, - тихо ответил он. - Конохе нужны медики после нападения Саске. Другие страны также могут напасть, несмотря на договор Альянса. Ты непревзойдённый медик, способный поделиться опытом с последующими поколениями, - медленно перевёл на неё взгляд, - понимаешь?
Какаши говорил словно бы на автомате, словно бы заученной некогда речью, и Сакура чувствовала это как никогда. Она понимала, что сам он так не считал, и его слёзы - верное тому подтверждение, но долг перед деревней, этот проклятый долг перед Конохой обязывал его говорить именно эти самые страшные для неё слова.
- Вы что, думаете, для меня Коноха важнее сына? - зловеще прошипела Сакура, не веря в то, что перед ней сейчас сидел действительно тот самый Какаши-сенсей - её любимый учитель, которого она всегда так безгранично ценила и уважала. Теперь же, кроме всепоглощающей лютой ненависти к этому человеку, она ровным счётом ничего не испытывала.
Какаши растёр лицо ладонями, стараясь привести чувства в порядок, но выходило откровенно паршиво.
Ну как? Как можно было объяснить этой хрупкой девушке, готовой защищать своё дитя, подобно разъярённой тигрице, что выбора не было. Выбора, чёрт возьми, не было, и решение давно уже принято!
- У тебя нет выбора, - едва слышно произнёс он, а затем спустя какую-то долю секунды развернулся к ней и громогласно рявкнул: - Сакура, пойми, выбора нет!
Харуно чуть вздрогнула, не ожидая от обычно спокойного сенсея подобного крика, и в следующую же секунду комнату пронзил оглушительный плач ребёнка.
- Вы что, серьёзно, Какаши-сенсей? - шёпотом переспросила она, укачивая испугавшегося малыша и все ещё надеясь, что слова, сказанные наставником, не более чем просто неудачная шутка.
Хатаке попытался унять свои эмоции, что так безбожно разрывали на части, и вновь вернуть душевный баланс.
- Сакура, твой сын будет расти там, где для его жизни не будет угрозы. Там, где про имя Учиха и не слышали никогда. У него будут хорошие учителя, которые обучат его искусству ниндзя, а когда он станет настоящим шиноби, вы с ним обязательно встретитесь. Я обещаю.
Куноичи подняла на сенсея потускневший безжизненный взгляд, от которого захотелось провалиться сквозь землю, и криво усмехнулась.
- Когда он станет настоящим шиноби, думаете, он будет нуждаться в своей никчёмной матери?
И наступила тишина, тяжёлая и угнетающая, от которой становилось трудно дышать и разрывались лёгкие, но никто из них так и не решался её нарушить, пока не стало совсем в тягость.
- Ты можешь выбрать ребёнку имя и провести с сыном три дня, а затем... - лихорадочно сглотнул, - затем мы возвращаемся в Коноху, - твёрдо, даже несколько грубовато отчеканил Хатаке, стараясь не встречаться с ученицей взглядом. Его сердце рвали тысячи кинжалов, но выбора у неё действительно не было. Не было!
Казалось, Сакура даже и не услышала последние слова учителя, полностью растворяясь в мыслях о маленьком сыне и с нежностью поглаживая его гладкую розовую щёчку похолодевшими пальцами.
- Кейтаро, - едва ощутимый поцелуй в лобик и самая грустная в мире улыбка, - тебя зовут Кейтаро.
Глава 2 "Рождённая для тебя"
Наруто сидел в фойе госпиталя и с несвойственным ему каменным выражением лица сверлил взглядом висевшую на стене картину. Он выглядел довольно-таки напряжённым, и неустанно дёргающаяся правая нога лишний раз доказывала его стопроцентное внутреннее переживание.
О, это было невыносимо, даттебайо!
Три часа. Нескончаемо долгих три часа длилось его ожидание, грозившее в конечном итоге перерасти в настоящее безумие. И хоть ему уже и успели доложить о том, что сам процесс начался задолго до его возвращения с миссии и он подоспел практически к самому завершению, легче от этого никак не становилось.