Впрочем, счета я проглядела невнимательно, тянуло к более интересному занятию - нарядам. Поскольку сегодня грозились приехать гости, надо было внимательнейшим образом обдумать проблему одеяния, чтобы с самого начала не вызывать потрясений среди современников. Зузя послушно выложила содержимое всех шкафов, несколько раз повторив, что время траура давно прошло, никаких специальных черных платьев, никаких черных вуалей, пора менять манеру одеваться, и без того сколько проходила в черном. Эх, знала бы она, каких перемен в одежде мне хотелось, боюсь, была бы так шокирована, что попросила бы меня ее уволить. Ну да ладно, не так все плохо, большинство платьев на мне хорошо смотрелись, но я вспомнила про бельишко столетней давности - и сразу настроение испортилось. Ну как я могу напяливать все эти ненужные корсеты, отвратительные панталончики, толстые чулки с подвязками, от которых остаются на ногах красные круги. Как, оказывается, скоро человек привыкает к лучшему и как трудно возвращаться к неудобствам своего времени. А я-то двадцать пять лет в нем прожила и даже не знала, какое оно неудобное.
Хорошо хоть тут нет такой жары, как во Франции, да и вообще дело к сентябрю идет. И все равно, я могла бы пользоваться привезенным бельем, втайне от Зузи. Допустим, одеться втайне от нее смогу, а как быть со стиркой? И опять вспомнился будущий век, отличная стиральная машина в Трувиле, которой я научилась пользоваться самостоятельно, не затрудняя Флорентину. Да и дела-то бросил в машину бельишко, платья, юбчонки летние, другие мелочи, включил - и собственными руками вынимаешь уже высушенное чистое белье. Никаких проблем. А тут как мне быть? Прислуга непременно подглядит, как барыня собственными руками стирает, опять пойдут разговоры...
Никакого выхода! Пригорюнившись, я поникла в кресле, опустив голову и закрыв лицо ладонями. Увидев меня такой, Зузя страшно перепугалась. Я вообще не склонна к отчаянию, ей редко приходилось видеть меня плачущей.
Позабыв о моих нарядах, девушка бросилась ко мне, пала на колени перед креслом, в котором я сидела, и, заглядывая сбоку мне в лицо, но не решаясь отвести мои руки, проникновенно заговорила:
- Да что же произошло? Золотая моя, драгоценная, милостивая моя пани! Неприятности? Или, не приведи Господь, болит что? Так я за травками сбегаю, заварим, полечим, а? Или, может, вина из буфета? Говорят, вино тоже неплохое лекарство. Или сразу за доктором послать? Ну хоть словечком отзовитесь, госпожа моя милостивая! Не могу я такой вас видеть, сердце разрывается!
Я не стала держать девушку в напряжении, зная, что она искренне привязана ко мне.
- Вина! - слабым голосом потребовала я, зная, что иначе пошлют за доктором.
Вскочив, Зузя помчалась в буфетную и вернулась с большим бокалом красного вина. Я по-прежнему сидела в позиции, изображая полное отчаяние. Выпрямившись и подняв голову, я протянула руку за бокалом вина и одновременно в окно увидела въезжающий во двор двухместный экипаж и следом за ним всадника на коне. Ну вот, и гости явились.
Зузя успокоилась, не увидев больше слез на глазах своей барыни, и тоже глянула в окно.
- Господа Борковские пожаловали! - радостно вскричала она, зная, какие мы приятельницы с Эвелиной. - И еще кто-то с ними верхом. Пани спустится к гостям?
- Ясное дело, спущусь! Вели Мончевской подавать ленч.
- Чего подавать? - не поняла Зузя.
- Второй завтрак.
- А не обед? - удивилась Зузя. Меня уже стали злить все эти недоумения и подспудное желание окружающих делать все, как раньше. И даже такой близкий человек, как доверенная горничная, тоже готова бросать мне под ноги колоды, о которые я и без того то и дело спотыкаюсь.
- Нет, не обед! - раздраженно возразила я и, смягчившись, изволила пояснить: - В Париже теперь царит новая мода, обеды едят лишь в пять вечера, не раньше. И у себя я тоже заведу новые порядки. А второй завтрак может быть сытным, несколько горячих блюд. Беги к Мончевской и передай, что я велела, а тут я и без тебя управлюсь.
По лицу Зузи было видно - мои слова произвели если не революцию, то целый переворот в ее душе, но она послушно побежала исполнять барское повеление. А я воспользовалась отсутствием горничной, бросилась к туалетному столику и капельку напудрила нос - совсем незаметно, но это уже стало привычкой. И еще помадой провела по губам, цвет естественный, совсем помада незаметна, а губы все же сразу стали свежее и привлекательнее. Лиловое платье будет в самый раз для приема гостей, вот так, на шею аметистовое ожерелье, очень хорошо, и набросить кружевную накидку. Ну, просто отлично.
И я спустилась к гостям неторопливо, соблюдая достоинство. Хотя вся дрожала от нетерпения, так хотелось увидеть, какая Эва в прошлом столетии? Ой, да что это я, совсем ничего не соображаю. Никакая она не Эва, это пани Эвелина Борковская, подружка моей далекой юности, с которой мы восемь лет не виделись.
Входя в нижнюю гостиную, я еще с порога окинула Эвелину одним взглядом, как, впрочем, и она меня, и сразу поняла - выглядит она лет на пять постарше меня, хотя мы и ровесницы.
Эвелина мелкими шажками подбежала ко мне, нежно обняла и, заливаясь горючими слезами, принялась причитать:
- О, моя бедная Касенька! О, дорогая моя подружка!
Вот еще неожиданность! Что случилось, почему я бедная и по какой причине Эвелина рыдает надо мною? Выдавив на всякий случай по слезинке из каждого глаза, я недолго дожидалась - Эвелина не замедлила выявить причину слез, выкрикивая слова между рыданиями:
- Видно, суждено было небесам, чтобы горе на тебя свалилось в мое отсутствие, подруженька моя дорогая!.. А письмо о смерти... супруга твоего незабвенного... через месяц лишь после его похорон получила!.. А ты все одна да одна!.. Представляю, сколько намучилась, приводя дела в порядок после мужа... да будет ему земля пухом! А тут еще скандал в Монтийи...
До скандала в Монтийи все понятно и все правда, а вот скандал меня как обухом по голове...
Луизу Лера убили, так это когда еще будет! Тогда в чем же дело?
К сожалению, супруг Эвелины Кароль (он же Шарль по-французски) решил, что теперь настала его очередь приступить к соболезнованиям, и, без церемоний отстранив все еще рыдающую супругу, выступил вперед, с чувством поцеловал протянутую ручку и без запинки произнес: