А когда гости разъехались, мне пришлось опять садиться за письма, и я уже который раз пожалела об отсутствии телефонов в этот дурацкий век. И все время не давала покоя мысль о мытье головы. Следовало сразу же приняться за нее, да не могла я сделать это сама, хотя и располагала кучей прекрасных шампуней, до поры до времени вместе с другой косметикой упрятанной в сундучок, задвинутый в дальний угол гардеробной, чтобы лишний раз не травмировать Зузю. А для мытья головы вызвала парикмахера, известного специалиста в наших краях.
Когда наконец пришло время ложиться, спать совсем не хотелось. Напротив, захотелось есть, причем по-страшному. Вспомнила - ничего удивительного, ведь за весь день, почитай, ничего не ела. Я уже не говорю о втором завтраке с Гастоном, когда мне было не до еды, но и позже, угощая многочисленных посетителей, сама к еде не притронулась, слишком была взволнована. И все из-за паршивца Армана Гийома.
Что же делать? Весь дом давно спит, я допоздна засиделась над письмами, будить прислугу не стоит. Сама справлюсь, привыкла.
Не раздумывая долее, погасила лампы и в кабинете, и в спальне и вышла в темный коридор. Ну не совсем темный. С тех пор, как еще при жизни мужа один из гостей, известный выпивоха пан Коморовский, украдкой отправившийся ночью на поиски так полюбившейся ему нашей смородиновки, с ужасным шумом свалился с лестницы, сломав притом ногу и вызвав панику среди гостей и преждевременные роды у впечатлительной многодетной баронессы Щепанской, я ввела в своем доме обычай оставлять на ночь освещение - малюсенькие лампочки, фитилек, опущенный в баночку с растительным маслом. Распорядилась установить их на всех переходах, поворотах коридора и у всех лестниц. Однако даже теперь, выйдя после освещенной спальни в темный коридор, несмотря на мягкий огонек в коридоре, какое-то время вынуждена была постоять, привыкая к темноте и одновременно вслушиваясь в ночную тишину. Нигде ни света, ни звука, все давно спят. Возможно, только Зузя не легла, но задремала в ожидании моего звонка, чтобы уложить барыню в постель.
Привыкнув к слабому свету масляной коптилки, я осторожно двинулась по коридору к лестнице, стараясь не ступать на скрипучие половицы и гадая, что найдется в кухне перекусить. По дороге заглянула в столовую, надеясь найти там остатки шоколадных конфет и печенья или еще что, оставшееся от угощения, однако заботливая Мончевская все заперла, а ключи от буфета так у нее и остались. Да и не хотелось мне каких-то сладостей, мне бы что посущественней. Даже если и в кухне все окажется запертым - сделаю себе хоть яичницу. Пусть потом кухарка сколько хочет судачит о барыне, по ночам тайком готовящей себе яичницу, мне наплевать.
До кухни я добралась благополучно. Здесь тоже горела дежурная коптилка, но для моих целей требовалось освещение получше. Разыскала и свечи, и нормальные керосиновые лампы. Выбрала свечи, чтобы руки не пахли керосином, и принялась за поиски еды. Разумеется, тут тоже все позапирали, но я знала, где кухарка прячет ключи, ведь ей приходилось вставать раньше экономки, чтобы приготовить завтрак для прислуги. Раздув тлевшие в печи угли, я поставила разогревать чайник, а сама принялась за холодную телятину с хреном, заодно накормив и двух кошек, присоединившихся ко мне во время странствий по дому. Закусив грушевым муссом, который тоже обнаружился в отпертом мною чулане, я в ожидании чая от нечего делать, сидя за столом, принялась перелистывать календарь, который из года в год выписывала для прислуги. Боже, что за уморительные вещи там понаписали! Вот, к примеру, о последних изобретениях. О телеграфе - вредная и опасная для человека вещь, к тому же грех великий, ибо искра, которая движется по проводам, способна в любую минуту вызвать пожар... И тому подобные глупости. Позабавили рассуждения какого-то важного чиновника о бесперспективности новомодного изобретения - самодвижущихся экипажей без лошадей. А вот советы насчет откармливания домашней птицы можжевельником и миндалем - дельные. Ведь известно, что мясо птицы пропитывается запахом ее корма.
И так увлекло меня чтение, что я опять засиделась, не заметив, как идет время. И вдруг чей-то пронзительный крик заставил вскочить из-за стола. За первым криком раздался второй, вот его подхватили другие голоса, и скоро весь дом наполнился криками и суетой. Схватив горящую свечу, я выскочила из кухни. Крики доносились сверху. На лестнице я столкнулась с прислугой и увидела панну Ходачкувну в ночной рубашке, на которую был наброшен теплый капот, в ночном чепчике. Пальцем указывая в сторону моих комнат, она не помня себя кричала: "Пожар! Пожар!"
И в самом деле, оттуда тянулся дым. Я рванулась было туда, однако меня перехватил Винсент, первым послав в ту сторону Франека. И вскоре мы все услышали, как Франек, высунувшись наверху в какое-то окно, принялся диким голосом кричать на всю округу: "Горим! Помогите!" Его наверняка услышали и в конюшнях, а дворовые собаки подняли истошный лай.
Мончевская громко приказывала дворне носить воду со двора. Вернувшись сверху, полузадохшийся Франек доложил, что из моих апартаментов тянется удушливый дым, так что и подойти к ним боязно. Какая-то сообразительная кухонная девка со скрежетом отпирала вторую дверь, чтобы впустить подоспевшую из конюшни помощь. И вот уже буфетный мальчик первым пробежал наверх с полным ведром воды. Однако отлегло от сердца лишь тогда, когда появился Роман и принялся вместе с Винсентом организовывать тушение пожара.
Оба они решительно не допускали меня приблизиться к дверям собственной спальни, уверяя, что именно там источник пожара, оттуда валит дым, а если открыть в спальню двери, то сразу ее охватит огонь, потому что у меня наверняка открыты окна, от сквозняка и займется.