Гастон заговорил о своем отъезде в Париж. Поначалу до меня даже не дошло. Какой отъезд, какой Париж может быть, когда он так меня обожает целых три дня, а теперь вдруг собирается уезжать? Он что, ненормальный?!
Чего стоило мне не вспыхнуть, сдержать себя - один Господь знает. А он, опустив глаза, запинаясь, принялся говорить о важных делах, призывающих его туда, о том, что бросил все, чтобы мчаться ко мне, желая предупредить о грозящей мне опасности, а теперь надо мчаться обратно, улаживать свои дела.
И так мне эти его срочные дела хорошо укладывались в сплетни о куртизанке и мадемуазель де Русийон, что я даже мимо ушей пропустила заверения графа - он скоро вернется, очень скоро, съездит недели на две-три и поспешит сюда. Надеется, что здесь его будут ждать, надеется на теплый прием, и тогда он пробудет здесь столько, сколько понадобится, чтобы завоевать мое сердце.
Первой мыслью было - сердце! А руку?! Второй - ведь и то, и другое он уже получил в двадцатом веке, а вместе с сердцем и рукой и все остальное. Третьей - ведь я же сама опасалась, что из-за Гийома, настырно набивающегося мне в мужья, он не осмелится предложить мне свои руку и сердце. Тогда что же, стать его любовницей? Через сто лет - другое дело, но теперь?
И у меня непроизвольно вырвалось:
- Но ведь в октябре...
И я прикусила язык, да так, что вскрикнула от боли. Ну все, теперь есть не смогу!
А Гастон подхватил, не замечая моего конфуза:
- В октябре я наверняка уже буду здесь! А почему пани графиня заговорила об октябре? Какие-то неизвестные мне планы?
Если бы не горящий от боли язык, наверняка опять бы какую-нибудь глупость выпалила, вроде того, что очень даже ему известные планы, забыл, что ли, что мы собираемся пожениться? Наверняка ведь он мчался во Францию для того, чтоб как-то эти свои обременительные связи разорвать, как-то привести в порядок. Может, даже биться на шпагах или стреляться с отцом, а то и братом мадемуазель де Русийон.
Неловко ворочая языком, я нечленораздельно пробормотала что-то о том, что были у меня планы насчет поездки во Францию, да придется отказаться от них, дела требуют моего присутствия в Секерках.
Гастон предложил:
- Если пани графине надо что сделать в Париже, я охотно готов помочь.
Не стала я его ничем обременять, никакими поручениями, лишь пробормотала, что попытаюсь свои имущественные дела уладить с поверенным, подробно ему обо всем написав. И собравшись с духом, прибавила:
- Какая жалость, что и господин Гийом не уезжает. Боюсь я его и предпочла бы, чтобы его здесь не было.
Гастон опечалился еще больше.
- Признаюсь, и меня это тревожит, а мне и без того очень тяжело отсюда уезжать. Правда, я надеюсь, мне удастся в Париже добиться того, что ему тоже придется срочно туда мчаться, и пани графиня получит передышку. А здесь пани будет под защитой, иначе я просто не мог бы уехать, только это и утешает немного.
Голову мне морочит, какая защита? Если бы любил по-настоящему, не оставил бы меня в опасности.
После ужина мы расстались довольно холодно. Нет, это не было еще расставание надолго, наутро нам предстояла обычная прогулка верхом, уезжал Гастон лишь послезавтра.
Спать я легла опять в комнате для гостей, ибо моя ванная лежала в руинах.
* * *
К сожалению, новости я узнала на следующий день лишь ближе к полудню, так что утренняя прогулка верхом прошла скучно и чинно, я была как ледышка и Гастон боялся даже лишний раз заговорить со мной.
Из леса я поехала не домой, а прямо к Эвелине. Гастон, который у них проживал, приехал немного позже, надо было соблюдать приличия, черт бы их побрал! В отличие от Армана, Гастон был тактичным молодым человеком, не мешал нам шушукаться. Оба они с Каролем занялись бильярдом.
Я хотела начать с сообщения, что назначила Кароля своим душеприказчиком, и опять не смогла, ибо Эвелина огорошила меня сообщением: она не выдержала и рассказала Гастону о моем завещании.
- Видела бы ты, дорогая Кася, как он убивался, как расстраивался, что уезжает, оставляя тебя в такой опасности! - оправдывалась подруга. - Просто сил не было на него смотреть, ну я и успокоила его немного. Ты на меня не сердишься?
- Как можно! - искренне порадовалась я. - Видишь же, я сама радуюсь!
Ну и проговорилась, Эвелина вцепилась в меня и не отставала, пока я ей не пояснила своих слов. Рассказала, как напереживалась со вчерашнего дня, узнав об отъезде Гастона, а теперь успокоилась. Значит, он не бросал меня на произвол судьбы, зная: завещание для меня - своего рода щит. Теперь он знал, я могла не опасаться за свою жизнь со стороны Армана, мне грозила разве что компрометация.
Знала Эвелина и причину внезапного отъезда Гастона. Он бросил на полпути улаживание каких-то весьма для него существенных имущественных дел и недостроенный дом. Что ж, даже если к этому добавить пресловутых куртизанку и невесту, он все бросил, поспешая ко мне. А кроме того, он нанял какого-то человека, которому поручил стеречь меня.
Знай я все это вчера, я бы не была такой холодной. Впрочем, может, оно и к лучшему, неизвестно, до чего могла довести меня моя страстная натура.
В заключение я согласилась устроить у себя прием охотников, которые выбирались на охоту ранним утром, и распрощалась. Не хотела более обременять Эвелину своими проблемами, к ней уже начинали съезжаться гости.
По дороге домой встретила Романа. Он тоже решил не спускать с меня глаз, поскольку выяснил, что обычно разговорчивый и общительный Шмуль ни слова не проронил относительно моего завещания. А поскольку трудно организовать встречу моего управляющего Дронжкевича с Арманом, пришлось Шмулю намекнуть на необходимость при встрече с господином Гийомом проговориться. Умному Шмулю хватило и двух слов, так что уже сегодня Арман узнает о моем завещании.
Эвелина тоже делала что могла. Она рассказала о завещании пани Танской, та уж непременно передаст Арману.
Еще Роман рассказал о своих изысканиях. Он обнаружил весьма существенную деталь: испорченный замок в двери, ведущей в оранжерею. На вид все в порядке, казалась дверь запертой, а на деле просто закрытой. В оранжерею же попасть совсем легко, стоит лишь приподнять нижнюю раму одного из окон.