Смогу ли я вернуться в свое время или оно для меня безвозвратно утрачено?
Сознание того, что за минувшие более чем сто лет мой мир безвозвратно ушел в небытие, было столь ужасно, что я вся заледенела от охватившего меня кошмара. Умереть, остается только умереть, как могу жить я в этом мире, чужом и страшном? Содрогаясь уже не от земного, а прямо-таки космического отчаяния, я даже плакать не могла.
И опять выручил Роман, вернее, мысль о нем. Мне вспомнилось — ведь Роман рассказывал, как он лично несколько раз пересекал этот проклятый барьер времени, жил попеременно в двух эпохах. Значит, такое возможно? Значит, мне, наверное, никто не запретит поехать в родные места, к себе в Польшу, в мои Секерки. Ох, что же я там застану сейчас, когда прошло больше века? И царя давно скинули, как мне рассказал Роман. Что же там сейчас? Значит, теперь Россия над нами не властна и мне не грозит ни Сибирь, ни тюрьма? Ох, уже ради одного этого следовало очутиться в теперешних временах.
Свобода обожаемой Отчизны — это было столь прекрасно, что я сразу воспряла духом. И почему-то уверовала, что еще смогу вернуться в свои времена (не очень-то последовательно думала я, а как же свобода обожаемой Отчизны? Ну да ладно, женщина может позволить себе быть непоследовательной).
И тут же следом за утешительной мыслью о возвращении в родные края мелькнула другая: раз уж злосчастная судьба забросила меня в чужие времена, надо, по крайней мере, использовать все эти достижения прогресса, воспользоваться свободой, которая в эту эпоху предоставлена женщинам, в том числе и вдовам, а я-то ведь уже себя чуть было заживо не похоронила. Глупая, и я еще отчаиваюсь? Да радоваться надо, любая другая вдова на моем месте ног бы под собой от счастья не чувствовала! Вот только в самой себе надо переломить отношение к некоторым... развлечениям, вообще ко многим понятиям, изменить отношение к принятым в наше время ограничениям и воспользоваться возможностями, ниспосланными мне судьбой.
Додумав до этих пор, я улыбнулась и так и проспала до самого утра, блаженно улыбаясь.
* * *
С самого утра Роман показал мне плоскую шкатулочку, о которой рассказывал накануне, объясняя действие телевидения и пообещав с утра научить смотреть фильмы. Мы выбрали один из фильмов, сделанный по книге известного мне писателя Жюля Верна, и я с огромным удовольствием вернулась ненадолго в оставленный мною мир — с его примитивными техническими средствами, модами, понятиями. От фильма было трудно оторваться, и, когда он закончился, я попросила Романа немедленно отыскать мне что-нибудь еще столь же завлекательное, однако Роман отказался, заявив, что нам пора ехать в Трувиль.
Уже привыкшая во всем слушаться Романа, я спустилась к машине, и здесь мне пришлось опять пережить шок. Дело в том, что Роман предложил сесть мне рядом с ним, на переднем сиденье. Ведь это все равно, как если бы я сидела на козлах рядом с кучером!
Роман стоял и ждал, когда я последую его совету, причем и выражение лица, и поза его говорили об огромном ко мне уважении. А просьба бесцеремонная! Не зная, на что решиться, я стояла неподвижно, как вдруг мне вспомнилось одно происшествие из моей ранней молодости, когда в начале марта я, по недогляду прислуги, провалилась под уже хрупкий лед в нашем пруду, и не кто иной, как Роман спас мне тогда жизнь. Он не только нырнул за мной следом в ледяную глубину, но и вытащил меня из-подо льда, сорвал с меня пропитанную ледяной водой одежду в шалаше лесоруба и там же, костер разжегши, не дожидаясь помощи из поместья, согрел меня у огня. Потом и батюшка, и моя старая нянька, и даже доктор в один голос заявили, что Роман спас мне жизнь, иначе, оставаясь долгое время в мокрой одежде, пока меня бы до дома дотащили, я бы еще по дороге Богу душу отдала. А так, у огня просушенная, даже не простудилась. И ни о какой компрометации для молодой барышни никто и не заикнулся, хотя мне тогда уже лет тринадцать было. А три года спустя он же, Роман, спас меня от бесчестья, угрожавшего мне от не помнившего себя от выпитого меда старого безобразника барона Турнича, который на балу у соседей силой затащил меня в оранжерею и надругаться задумал, я же со страху и голоса лишилась, как мертвая стояла. Уж и не знаю, отколь в оранжерее взялся Роман, только в самый последний момент подоспел. А сколько еще раз и честь, и жизнь мою спасал. Нет, не может он предложить такое, что бы мне бесчестьем грозило.