Полковник понимающе кивнул. Срывающийся голос новоявленного сынка скребанул по сердцу тупым ножом. Реальность казалась ему размытой до сих пор. На ухо нашептывал противный, мерзкий голосок, что быть такого не может, но наличие живого и здорового сержанта всякий эффект от внутреннего голоса уничтожало.
– Дело в том, – продолжал Андрей, что я не совсем один.
– В смысле?
Волков поморщился. Воспоминания о неприятном – не столь большое удовольствие.
– В ту злополучную субботу ко мне приехали мать и жена с сыном. Мама с Анжелой поехали на часок в Бобруйск – я попросил «семьдесят первого» захватить их с собой. Они уехали, а мы с сыном остались. Тут-то все и произошло. Я пока малыша оставил у Ильиничны, но он ведь не может там все время оставаться! Ума не приложу, что делать! – Волков замолчал, глядя с надеждой на отца, глаза которого совершали несвойственные им движения. Озадаченность в них сменилась пониманием и осознанием.
– Так что, я уже, получается, дед? – полковник огорошено вздохнул.
– Косте уже девять лет, – продолжал Андрей, – глаза Норвегова стали совсем бессмысленными.
– Сколько же лет тебе, сынок? Должно быть порядком…
– Двадцать семь!
– Почему же ты на срочной?
– Институт, затем болел, а затем пришлось и послужить отечеству!
– Чем же ты болел, если не секрет?
– Какой там секрет. Сначала гепатит, а затем какие-то осложнения с печенью…
– Полагаю, Отечество обошлось бы и без тебя, – хмыкнул полковник, – и вообще, тайм-аут! Ты сказал, что этот юный басурман у Ильиничны? Хорошо… – Норвегов что-то лихорадочно соображал.
– Давай сделаем вот как! Ты жене моей ничего не говорил?
– Обижаете! Как можно! Елизавета Петровна такая женщина!
– Такая, такая! Сегодня пусть переночует у поварихи, а завтра утром привозишь его ко мне. Я ей сегодня все объясню.
– Отец, – нерешительно закусил губу Андрей, – а может, не стоит затевать это все? У вас, в конце концов, своя семья…
– Ага! А у тебя налицо ее отсутствие! Хотя я здесь и не совсем виноват…
– Мама мне рассказывала. Вас назначили в Таманскую дивизию, а ей еще три года учиться оставалось.
– Дело прошлое. Я ведь и не подозревал, что она беременна!
– Она была одержима эмансипацией, вот и захотелось узнать: каково это – одной воспитать ребенка!
– Что, сорванцом в детстве был? – улыбнулся Константин Константинович.
– Ещё каким!
– Молодец! Ты, кстати, доволен своей квартирой?
– Квартира хоть куда! Если бы у меня была жена, то вопроса насчет Кости не стояло.
– Нужно будет его в школу определить! – забеспокоился дед, – ну, да это – дело недалекого будущего. Давай-ка, завтра утром – ко мне. Буду ждать!
– Спасибо, отец! До свидания! Удачи в разговоре с супругой!
– До завтра! – ответил полковник, заходя в подъезд, – хотя до «завтра» еще целая вечность да разговор с Лизой.
Глава 7.
Над вновь обетованной землей занималась заря. На ПТО было шумно. Похрюкивая моторами, шумели трактора. Трактористов, как таковых, нашлось человек десять – двенадцать, да еще десяток солдат имели представление о роли трактора в сельском хозяйстве – это было лучше, чем ничего. Мадам Худавая оказалась ничего себе (натуральной блондинкой с рубенсовской фигурой) и вовсю балагурила с «механизаторами». Механизаторы пожирали глазами стать прелестной агрономши и меньше всего думали о предстоящей посевной.
– Жалко, навоза недостаточно – деревня маловата! – жаловалась Софья Ивановна (так звали Худавую) подошедшему Максимову.
– Можем хорошенько накормить солдат, а затем отправить их в поле! – предложил гибрид Буденного и Кальтенбруннера.
– Нельзя – трактористы взбунтуются. Да и состав минеральных солей не тот.
– Ну, ничего! Один сезон и на минудобрениях выдюжим!
– Жалко, что у нас не чернозем! – вновь посетовала агроном и отошла.
– Скажи спасибо, что не глинозем! – буркнул ей вслед Кальтенбруннер и тоже поспешил заняться своими делами.
Армада из пяти «Кировцев» погнала на задание, целью которого являлась распашка ста пятидесяти гектаров земли рядом с деревней. Оснащенные семикорпусными плугами, трактора рвали мать-землю, как Тузик тряпку. Ратибор и его команда, отошедшие от непривычного состояния, высыпали за частокол и рассматривали, как за караваном тракторов, после каждого круга, растет полоса вспаханной земли. «Пахарей» прикрывали вояки, вооруженные до зубов. Солдаты, не все видевшие до сих пор процесс вспашки, оживленно переговаривались. Рядом с Шевенко стоял Пятнавый и философствовал.
– Что ни говори, а бороной-суковаткой много не вспашешь!
– Историк из тебя, Пятнавый, как Шварценеггер из Саньки Воробьева! В это время используется практически такой же плуг, каким надрывал себе грыжу твой дед при продразверстке. Соха – может слыхал?
– А какая здесь будет урожайность – навоза то нет ни пса!
– Зато нет и твоего младшего брата – жука колорадского! Так что по центнеров по двести с гектара мы получим, при условии хорошей погоды. А на следующий год построим ферму, заведем хрюшек, будем кушать горячие свиные ломтики.
– Насколько я понимаю, товарищ старший прапорщик, пока у нас нету хрюшек, можно охотиться в лесу на оленей, кабанов и разных там зайчиков?
– Тебе, Пятнавый, – веско промолвил Шевенко, – я персонально разрешу охотиться, но только на медведей, и только с рогатиной.
– Почему, товарищ старший прапорщик, ведь с «калашом» куда удобнее.
– Из-за таких охотников, как ты, к концу двадцатого века в Беларуси можно было успешно охотиться только на вшей! Ты хотя бы представляешь, сколько в день необходимо дичи даже такому небольшому городку, как наш? Пару свиней, как минимум, если их кушать с гарниром. А ведь ты, подлец, захочешь шашлычка! При таком темпе в окрестностях базы через месяца три останутся лишь ёжики курносые. Так что, умерьте свой пыл, ефрейтор, и жуйте перловку из банки – вкусная!
Пятнавый обиженно замолчал, и принялся рассматривать тракторы, которые уже почти справились с задачей. Поле разделили на две половины. Одну – поменьше, засеять пшеницей, а другую – картофелем, благо у предприимчивого Лютикова один из складов был полностью завален картофелем и капустой, которые, за определенную мзду, были временно помещены какими-то его крутыми знакомыми до реализации на рынках Бобруйска.
Узнав об этом, Рябинушкин нахлобучил дерзкому подчиненному на голову ведро, и, звезданув по нему шутливо поленом, заохал:
– Шурик, опять я не пойму, наказывать тебя, или награждать именными спецовками!
– Ведро снимите! – донеслось глухо. Шурик цвел и пахнул, как нубийский кактус. Какое тут наказание! Иисус, да и только! Рябинушкин обалдело покачивал головой:
– Сколько у тебя там картошки, жидовская твоя рожа? – Шура расплылся:
– Тонн двести будет, да капусты тонн восемьдесят – можно сажать!
– Акулья харя! Вот отправить бы тебя сажать капусту клубневым методом!
– А каким хреном ее сажают? – интеллигентно удивился прапорщик.
– Семенами, мать твою! – Шура опечалился.
– О! Так и картошку тоже семенами?!?
– Ослик! Картошку как раз клубнями! Двести тонн – это как раз можно гектар шестьдесят засеять, понятно? Где ты только учился! Вот прибью тебе завтра третью звездочку гвоздями, чтобы на всю жизнь запомнил! – Лютиков от радости подпрыгнул, при этом его толстый живот вывалился из брюк. Подполковник увидел, что на этот раз форма одежды была почти соблюдена. Исключение составляли лишь кеды.
– Ты бы еще слюнявчик одел, вояка. Ну какой из тебя спецназовец! – Рябинушкин указал на тельняшку, в которое было облачено пузо начсклада.
– Да жена все майки постирала! – начал оправдываться Шура, но начальник уже отошел, печально махнув рукой.
– Завтра в восемь открывай склад – придут люди теребить картофель!
– За мной не заржавеет! – пробурчал Алехандро, и, действительно, в восемь двери были открыты.