Вскоре он уже не мог обойтись без Ружены. Молодел рядом с ней, временами удивляясь, что хорошего нашла эта красивая, умная женщина в нем, старом одиноком чурбаке. Он видел в ней свой последний душевный приют, возвращался при ее помощи к настоящей жизни, не ограниченной, как это было раньше, только службой.
Но сейчас он не торопился. Все сильнее освещаемые луной деревья обступали его, словно люди, ждущие его приговора. Старая корявая липа напоминала Крапивцева, яблоньки — Таисию, ее сестру Кэтрин, единственная стройная елочка во всем саду — это Джейн. Он обращался в мыслях к ним, разговаривал с ними — искал ответы на свои вопросы. И вдруг понял, почему не идет в дом, почему хочет еще какое-то время побыть наедине с собой.
Не найдя главной ниточки, которая могла раскрутить весь клубок, не решив, кому же была выгодна смерть отставного инженера, он допускал, что убийца не ограничится одной жертвой, и был готов ко всяким неожиданностям. Это самое неприятное, когда сталкиваешься с безмотивным преступлением. Ведь безмотивность обычно потом оказывается ширмой, за которой прятались дикие страсти. Расследовать такие, казалось бы абсурдные, преступления было очень сложно… Не за что зацепиться…
Хотя…
Почему Олесь так и не поговорил с отцом в тот вечер? Если шел с целью помириться, мог не бояться посторонних. В конце концов, вызвал бы его во двор.
И тут же отбросил возникшее подозрение. Нести с собой отраву для отца? Нет, так Олесь не поступил бы… И тем более не пришел бы через несколько дней после похорон заявлять свои права на дачу.
Гм… Но ведь именно ему и только ему принадлежала она по праву наследства. Вот вам и куи продест![7]
Впрочем, выгода может выступать не только в виде денег, имущества. Да и сколько этого имущества было у старого Залищука, если не считать дачи… Ровным счетом ничего.
Предположить, что кому-то нужно было избавиться от Бориса Сергеевича как от свидетеля… Или месть?..
А отрава, обнаруженная на даче Крапивцева?..
Но в настойке Крапивцева не оказалось сердечных лекарств наперстянки и валерьянки. Допустить, что он влил еще и валерьянку в стакан, из которого угощал Бориса Сергеевича? Чепуха!
В тот же вечер сдох и кот Таисии Григорьевны. Экспертиза установила, что в его организме произошли такие же изменения, как и в организме Залищука, что свидетельствует об идентичности отравления.
Но кому нужно было отравлять кота? Какая уж тут куи продест!
Не исключено, что кот, почувствовав валерьянку в стакане с отравой, тоже лизнул ее…
Коваль знал: пока не обнаружен убийца, нельзя быть уверенным, что трагедия не повторится и не появится новая жертва в этой семье. Коль нет мотивов для преступления, убийцей может быть только маньяк, человек психически ненормальный. Кто же из них, членов семьи или их близких, этот маньяк?
Так и не найдя ответа на свои вопросы, подполковник поднялся и, тяжело ступая, направился к двери. В высоком доме уже не пели. Гравий громко хрустел под ногами, но это теперь не имело значения.
Дмитрий Иванович открыл дверь своим ключом. Ружена услышала шорох в коридоре, вышла и включила свет, чтобы ему было видно.
Коваль обнял жену, с наслаждением вдыхая запах ее волос, который по какой-то ассоциации навеял ему невыразительные, расплывчатые, словно размазанные в вечерних сумерках легкие тучки, воспоминания из далекого детства. Может, так пахли волосы матери, а возможно, Зины? Тень первой жены до сих пор сопровождала в доме не только его, но и Ружену. Тень была слабая. Ружена закрывала, поглощала ее собой. Прошлое, считал Дмитрий Иванович, не должно довлеть над человеком.
Возможно, и Ружена предчувствовала, что в доме мужа ее долго будет преследовать тень его бывшей жены. Поэтому так колебалась, пока согласилась переехать. Да и то в первое время взяла с собой только крайне необходимое — платье и разные мелочи, словно ехала на месяц в дом отдыха.
Коваль выпустил жену из объятий, прошел в гостиную. Встретив его вопросительный взгляд, Ружена кивнула в сторону кабинета:
— Что-то читает…
У Дмитрия Ивановича была большая библиотека. Он собирал ее не систематически — время от времени покупал книги, которые его интересовали. Книги стояли на полках и в шкафах тоже без всякой системы. Вперед протискивались еще не прочитанные по истории, мемуарная литература, которой Коваль увлекался больше всего.
Он вошел в кабинет. Ружена осталась в гостиной.
Наталка читала его любимого Геродота, раскрытый том большого формата лежал перед ней будто каменная плита.
У Коваля появилась неожиданная мысль: «А вот Джейн осталась без отца», — и сам не заметил, как с уст сорвалось:
— Геродотом увлеклась, Джейн?
Наталка удивленно взглянула на него:
— С кем ты говоришь?
Дмитрий Иванович спохватился, улыбнулся.
— Это имя одной англичанки, которая приехала сюда с матерью. Проходит по делу.
— А, — понимающе кивнула Наталка. — Ты все время о ней думаешь… А я действительно увлеклась историей. Очевидно, у меня хорошая наследственность, — она засмеялась и, поднявшись, вышла из кабинета с томом Геродота.
Дмитрий Иванович опустился в кресло, еще сохранявшее тепло дочери. Мозг его напряженно работал.
Борис Сергеевич, кот пострадали от отравы. Крапивцев здесь ни при чем. Потому что в его настойке нет сердечных лекарств. Тем более что с Джейн, которая также пострадала, он не встречался.
Значит, отрава с наперстянкой не выходила из круга: дача Залищуков — гостиница. Ведь Джейн, кроме ресторана, в тот день нигде ничего не пила и не ела.
Дмитрий Иванович вынул из ящика стола учебник для вузов «Лекарственные растения», который взял в библиотеке министерства, и начал листать его. Нашел страницы, посвященные растительности Кавказа. Так, переступень, адамов корень, мачок и чемерица, обнаруженные в настойке Крапивцева, принадлежат к очень ядовитым растениям, хотя в небольших дозах могут использоваться для изготовления лекарств. Но что из этого? Да и растут они не только на Кавказе, а чуть ли не по всей Европе… Конечно, Крапивцев не привез их из-за границы… Но ведь нет в его отраве сердечного компонента — дигитоксина, наперстянки. А в крови Залищука и Джейн дигитоксин обнаружен, в крови сдохшего кота и на стенках стакана тоже был…
Коваль полистал книгу — начал читать о наперстянке.
«…В 1650 году наперстянка пурпуровая была включена в английскую фармакопею. Ввиду частых случаев отравления из-за отсутствия методов исследования и неправильной дозировки наперстянка была исключена из английской фармакопеи в 1746 году и забыта врачами. Однако в конце XVIII века английский врач Уайзеринг нашел у умершей знахарки рецепт настойки наперстянки и после 10-летнего научного испытания ввел ее снова в медицинскую практику. С тех пор она приобрела мировое значение. В России по приказу Петра I ее стали культивировать… вместе с другими иноземными лекарственными растениями в Полтавской губернии. В XIX веке листья наперстянки импортировались, так как старинные культуры на Полтавщине заглохли…»
«Наперстянка, наперстянка, — произнес подполковник, постукивая по привычке пальцами по столу. — Сердечное лекарство, которое при неправильной дозировке становится смертельным». Чувствовал, что это какая-то ниточка к истине… Но как ее потянуть, чтобы размотать весь клубок…
Отложил учебник в сторону, вскочил с кресла и возбужденно зашагал по тесноватому для него кабинету. Что из того, что наперстянка распространена в английской медицинской практике?
В розыске были обнаружены только материальные следы преступления, которые сами по себе еще не давали ответ на главный вопрос: кто преступник и почему?
Дмитрий Иванович снова подумал, что он не найдет ответа, если будет исследовать только материальные следы преступления; ему до конца нужно проследить духовные обстоятельства события, отражение преступления в сознании людей, в связях и взаимоотношениях в обществе и в самой малой его ячейке — в семье.