От кофе Коваль отказался. Пока Таисия Григорьевна выпила стакан черной и густой, как смола, жидкости, подполковник огляделся в домике. С разрешения хозяйки осмотрел узенький коридорчик на втором этаже и спустился вниз, где находилась кухня. Постоял во дворе, понаблюдал, как хлопочут на своем участке Крапивцев с женой и зятем. Старик осторожно ступал резиновыми сапогами между рядами помидорных кустов и щедро поливал их из длинного шланга с разбрызгивателем на конце.
Возвратившись наверх, Коваль увидел в руках Таисии Григорьевны, успевшей набросить на плечи черную шаль, сигарету. Вдова, значит, стала не только набожной, но и начала курить.
"Вот и пойми женщин", - иронически подумал он и вспомнил своих Ружену и Наташку. Их он тоже временами не мог понять: прежде доброжелательные друг к другу, после его женитьбы они очень изменились, терзали его своей враждой, которая вспыхивала каждый раз неожиданно и, казалось, беспричинно. Как исследователь жизни с богатым опытом, Дмитрий Иванович допускал возможность алогичных поступков человека под влиянием тех или иных причин и обстоятельств. Но как муж и отец удивлялся такому повороту событий в своей семье. Это было для него неожиданным, он оказался к этому неподготовленным, и все попытки сблизить дорогих ему людей давали обратный эффект.
Солнце заглянуло в распахнутое окно, луч упал на иконку, и темный лик богоматери засветился. Таисия Григорьевна украдкой перекрестилась.
Коваль сделал вид, что не заметил этого, опустился на стул у окна, с наслаждением вдыхая еще прохладный воздух, наплывавший от Днепра.
- Как прекрасно здесь... Всю жизнь мечтал о даче... Да чтобы у воды, - вздохнул он. - Но... - и тут же оборвал себя. Вдруг женщина увидит в его лице еще одного покупателя дачи. - Я, Таисия Григорьевна, конечно, не воздухом дышать приехал... Разрешите, и я закурю, - он вынул свой "Беломор", и седой дым уже двумя струйками поплыл к окну. - Крапивцев приходил к вам в эти дни?
- Приходил. И жена его приходила. - Таисия Григорьевна плотнее закуталась в шаль, словно хотела спрятаться в ней от неприятных соседей. Он тут, рассказывают, крокодильи слезы проливал, когда хоронили Бореньку. Потом приплелся с женой... сочувствовать... Почему вы его до сих пор не посадили?.. Мало было ему Бориса, так он и Бонифация нашего отравил. Он все живое травит. Ни кошки, ни собаки в округе не осталось. Всех уничтожил этот палач.
- Его вина в гибели Бориса Сергеевича не доказана, - мягко объяснил Коваль.
Сигарета мелко дрожала в руке Таисии Григорьевны, осыпаясь пеплом на шаль и колени, и Коваль боялся, что женщина вот-вот расплачется.
- Прошли огородами, - продолжала она, - стали на пороге. "Я хочу, соседка, - сказал, - помочь вам". Меня душили слезы, только и смогла произнести: "Вон, убийца!.." Он молча перекрестился и, повернувшись, ушел вместе с женой.
- Когда отравили вашего кота?
- Нашла утром... Точно не помню, кажется, на третий день после смерти Бориса Сергеевича.
- А не на следующий день?
- Что вы - на следующий день я света божьего не видела!
- Вы его разыскивали?
- Нет... Думала, загулял. Кот есть кот. Я случайно наткнулась...
- Где?
- Во дворе, за железной бочкой...
- Пройдемте, покажете.
Коваль помог женщине сойти вниз по ступенькам. В десяти метрах от домика находился небольшой деревянный сарайчик, почерневший от времени и непогоды. Одичавший виноград заполз на его невысокую крышу и зелеными космами свисал с боков.
В сарайчике были только пустая полочка для инструмента и старенький насос, которым Залищук после долгой возни мог накачать воду в ржавую железную бочку, стоявшую во дворе. К ней через вырезанную в стене сарайчика дыру тянулся резиновый шланг. Сейчас на дне бочки Коваль увидел лишь немного заплесневевшей рыжей воды.
- Где лежал кот?
- Вот здесь, где мокро.
- У вас всегда здесь лужа?
- Когда Боря качал, наливалось вокруг бочки, шланг старый, растрескавшийся. Да и сама она с дырочками, вода вытекает и стоит в ямке.
- Вы уверены, что Бонифаций сдох от яда?
- Ах, Дмитрий Иванович, не сдох, а умер... Он имел душу и был словно ребенок.
- Может быть, просто заболел? - не стал спорить Коваль о формулировке.
- Не знаю... В тот последний вечер игрался, прыгал мне на колени, даже на стол пытался влезть. Когда возвратились из сада, я прогнала его, потому что он все же забрался на стол и перевернул стакан.
- Не помните, чей?
- Нет, слава богу, пустой... Я сначала подумала: возможно, какой-то зверь его задушил. У нас бегают ласки, и лисицу видели... Глядите, как истоптана трава под яблонькой. Не дрались ли они здесь?
- А может, катался ваш Бонифаций от боли... На нем были раны?
- Не смотрела... Он уже начал пахнуть, когда нашла. Жара-то какая. Попросила похоронить его.
- И где закопали?
- На огороде.
Они прошли по заросшему сорняками огороду, и женщина показала на расчищенный под забором пятачок, на котором возвышался свежий холмик песчаной земли.
- А что решили с дачей?
- Не знаю. Возможно, продам.
- Покупатели есть?
- Найдутся... Но еще должна судиться с Олесем.
Коваль прокашлялся, закрывая рот ладонью. Проклятый "Беломор" все чаще напоминает - пора избавиться от плохой привычки. Но при мысли, что когда-нибудь все-таки придется отказаться от курева, почему-то еще сильнее хочется вдохнуть дым, и Коваль торопливо полез в карман.
Кто знает, видел ли в эту минуту подполковник Таисию Григорьевну, сад, гладиолусы - весь окружающий мир. Какая-то новая, еще не очерченная достаточно мысль осветила его напряженное лицо. Механически вынул из пачки папиросу и сунул ее в рот не мундштуком, а табаком. Выплюнул табак.
- Что? - переспросил.
- Еще придется судиться с Олесем, - вздохнув, повторила Таисия Григорьевна.
- Претендует?
- Приходил, ругался. Сказал: через полгода, когда войдет в законные права, выдворит меня отсюда.
- Это еще надо продумать, - ответил Коваль, лишь бы не молчать - он ломал голову над новой догадкой.
- Да, в конце концов, без Бори зачем она мне, - женщина тяжело вздохнула. - Комната у меня есть... А там, кто знает, может, и ее брошу...