- Значит, беседовали, выпивали. Кто-нибудь еще заходил?
- Больше никого не было.
- А долго вы сидели?
- Порядком.
- Кроме Бориса Сергеевича, никто не выходил?
- Нет. Потом мы все вышли на свежий воздух... в сад.
- И муж тоже?
- Боренька? - Таисия Григорьевна задумалась. - Боренька? - спрашивала она себя. - А как же! Вот, правда, в саду не припоминаю... Но, наверное, был...
- А Крапивцев в тот день не приходил к вам?
- Нет.
- Возможно, когда вы были в саду, сосед зашел к Борису Сергеевичу?
- Крапивцев у нас вообще редко показывался. Раза три-четыре всего...
Коваль пока еще вслепую пробирался к цели. Лишь отдельные незначительные детали вызывали у него вспышку озарения.
- О чем вы беседовали за столом?
- Больше всего об Англии. Катя рассказывала.
- Ссоры никакой не было?
- Что вы! - Она замахала на Коваля руками. В зеркале, казалось, пробовала взлететь тяжелая нескладная птица. - Правда, Боря немного критиковал врача. Это он умел...
- Бутылки, которые принесла ваша сестра и земляк, были запечатаны?
- Конечно.
- Сколько их было?
- Две.
- А та, что принес Борис Сергеевич?
- Тоже.
- Вы уверены, что он взял ее в ларьке?
- Где же еще!
Коваль ничем не проявлял своего нетерпения, снова и снова возвращался к тому вечеру, который так трагически закончился на даче. Хозяйка комнатки все чаще посматривала в зеркало, и Коваль решил, что ее можно расспрашивать обо всем.
- Когда Борис Сергеевич пошел к Крапивцеву?
- Это когда Катруся с Андреем Гавриловичем поехали в город, а мы с Джейн отправились на Днепр.
- На дворе было еще светло?
- Да. Мы пошли на вечерний клев.
- В котором часу?
- У меня нет часов, - Таисия Григорьевна развела виновато руками.
- Хотя бы приблизительно...
- Кажется, в восьмом.
- Клев уже давно начался, - заметил Коваль.
- Мы опоздали немного... Зато посидели на берегу.
- А Борис Сергеевич?
- Он не пошел с нами. Отправился к Крапивцеву.
- Откуда вы знаете, что именно к Крапивцеву, а не к кому-нибудь другому?
- Он сам сказал: "Зайду к жмоту, чего он за межу лезет!" Крапивцев навозил земли под проволоку, которая разделяет наши участки, посадил там помидоры, у самого края, и окучил их так, что растут они на его стороне, а земляная насыпь наполовину на нашей земле. Так с полметра шириной по всей меже и забрал. Там у нас была узенькая тропинка вдоль проволоки, простите, к туалету, а теперь она засыпана... пришлось новую прокладывать...
- Настроение у вашего мужа было воинственное?
- Как всегда, когда выпьет.
- Много выпил?
- Больше всех. Но ему в последнее время и стакана хватало.
- Расскажите, как вы его нашли.
Таисия Григорьевна тяжело вздохнула и опустила голову. После длительной паузы продолжала, уже не глядя ни на подполковника, ни в зеркало:
- Он долго не возвращался, и я забеспокоилась. Уже стемнело, ветер сорвался, стало накрапывать. Сперва подумала, что засиделся и пережидает дождь, но когда вспомнила, с каким настроением пошел к соседу, мне стало страшно. Будто чуяла беду... - Она начала ломать свои пальцы.
- Продолжайте, пожалуйста, - поторопил Коваль, не давая ей уйти в свое горе.
- Когда дождь перестал, он был недолгим, я набросила платок и побежала на улицу. Никогда не забуду этой ночи! Все было наполнено тревогой! Ветер срывал с низкого черного неба последние капли дождя, набросал в наш узкий переулок мокрых листьев. Я спотыкалась в темноте, хваталась за деревянные заборчики, шла, не зная, где искать мужа. Боялась, что он поскользнулся и упал, разбился. Завернула за угол к Крапивцевым: может, он еще у них. Сердце в страхе сжималось, в темноте рисовались всякие видения, столбики ворот казались человеческими фигурами, всякий кустик под забором - Боренькой... Шла, выставив вперед руки, боялась удариться...
Казалось, что она и сейчас еще шла в ночи, сопротивляясь порывам ветра. Не сидела с подполковником милиции в комнатке перед громадным зеркалом, а пробиралась по холодному мокрому переулку на Русановских дачах. Повсюду черный ветер, черные разметанные тучи и черный страх в сердце.
Ковалю представилось, что он идет рядом с ней и собственными глазами видит в темноте испуганную, дрожащую женщину.
- И вдруг я натолкнулась на него! - почти вскрикнула Таисия Григорьевна. - Нет, сперва увидела - и глазами, и сердцем. Бросилась к нему. Он лежал, бедненький, на земле, привалился к вросшему в землю заборчику... Заговорила с ним, расстегнула мокрую рубашку, целовала его, звала, но он молчал... - Таисия Григорьевна не выдержала, и обильные слезы потекли по щекам... - Животик у него еще был тепленький... Если бы кто довел домой, он бы жил. Я спасла бы его, дала бы травок попить... Один, брошенный, корчился на мокрой земле...
Коваль переждал, когда она выплачется, поднялся.
- Простите, что потревожил вас, Таисия Григорьевна. Этот разговор был нужен для установления истины.
- Это он отравил его, он!
- Кто?
- Крапивцев! Потом стал заботиться о похоронах... Я была не в себе... Ничего не видела, я не разрешила бы...
- Разве это похоже на то, что он отравил?..
- Я не знаю, я ничего не знаю... освободите меня от этого! - вдруг нервно вскрикнула Таисия Григорьевна.
- И еще одно: вы не запомнили время, когда нашли Бориса Сергеевича?
- Это было сразу после двенадцати... Когда шла, я слышала, как бьют куранты... Из уличного репродуктора...
С тяжелым сердцем оставлял Коваль комнатку бывшей актрисы.
4
Двери в пивнушку были настежь открыты, и Коваль переступил порог, не привлекая к себе ничьего внимания. В небольшой фанерной пристройке с высокими столиками, за которыми можно было стоя выпить кружку пива или стакан вина, пожевать сардельку с булочкой и запить чашечкой сомнительного кофе, толпились люди. В отдаленном углу примостились трое немолодых мужчин, одетых почти одинаково - в темных, давно не знавших утюга штанах и в рубашках; у двоих рубашки были невыразительно голубого, почти серого цвета, у третьего - темно-зеленая.
Обладатель темно-зеленой рубашки, военной выправки мужчина позвал к стойке буфетчицу, которая где-то задержалась, и по его тону Коваль понял, что это здешние завсегдатаи. Пышная чернявая молодица вернулась к стойке и быстро наполнила высокой белой пеной принесенные кружки.