Итак, районы за Горынью снова контролируются нашими отрядами. Белоруссия насыщена партизанами, и фашисты никак не могут справиться с нами. После облавы они еще сильнее боятся лесов, деревень и дорог — засели в городах и крупных населенных пунктах. Напуганные нашими налетами, гитлеровцы обносят укреплениями свои казармы и станции: земляные валы, двойные бревенчатые частоколы с метровой земляной засыпкой между ними, паутина колючей проволоки. Часовые с автоматами подозрительно и трусливо вглядываются в каждого прохожего и проезжего. Это, как говорят у нас, не от хорошей жизни. На захваченной земле они живут, как осажденные. А ведь по этой земле надо им везти все новые и новые подкрепления, орудия и снаряды на восток, к Сталинградскому котлу.
Ночами они уже не рискуют пускать поезда по опасным дорогам — по дорогам, подверженным нападениям партизан. Поезда идут днем. Но и мы переходим на дневную работу, и опять гремят взрывы.
Последние резервы Гитлер бросает в бой. На помощь окруженным под Сталинградом летят целые эскадрильи самолетов, перебрасываемых с других фронтов. Сразу видно, что летчики не привыкли к нашим беспокойным партизанским местам: считая себя в безопасности над захваченной территорией, многие из них летят очень низко — слишком низко. Если бы у нас были хорошие зенитные установки, мы могли бы вывести из строя немало фашистских самолетов. Но зенитных установок у нас нет, и противотанковых ружей мало. Обстреливаем, а они проплывают над нами — до обидного ясно видимые мишени — и, невредимые, исчезают за горизонтом.
Зло берет. Надо изобретать что-то. И вот мы приспособили противотанковое ружье на столбе с колесом для горизонтальной наводки. Очень несовершенная установка, но и она нам помогла. Удалось подстрелить фашистский самолет. Он упал не сразу — начал козырять и пошел на снижение. Где-то дальше — километров за пять или за шесть от нас — он скрылся между вершинами деревьев.
Партизаны торжествовали:
— Подбили!.. Сел!.. Приземлился!..
Сразу же запрягли лошадей и отправили группу во главе с Жидаевым к месту посадки самолета.
Самолет приземлился более или менее благополучно. Целый, немного накренившись набок, стоял он среди широкой лесной поляны. Летчиков, конечно, и след простыл. Но зато в кабине нашлись документы, которые они не успели или не посчитали нужным уничтожить. Эти документы партизаны взяли, а самолет решили сжечь.
— Поворачивай оглобли. Сейчас дров привезем возика два. Подложим. И…
— Да он и так сгорит: ведь тут бензин.
— Нет уж, давай лучше с дровами. Кто его знает, много ли у него бензину осталось? Нам ведь не каждый день приходится самолеты жечь, так уж мы давай отпразднуем по-настоящему, чтобы и запаху от него не осталось.
Так и сделали: привезли дров, обложили ими самолет, выпустили бензин и устроили громадный костер…
По документам, найденным в кабине, мы установили, что-это был штабной самолет одного из крупных авиасоединений гитлеровского райха и что все это соединение в полном составе перебрасывается из Африки на берега Волги.
На этом примере мы лишний раз, и с особенной наглядностью убедились, до какой степени иссякли резервы фашистской Германии. Свободных сил у нее уже нет, и вот она оголяет менее значительный и более спокойный африканский фронт, где американцы и англичане только ярдами (жалкими ярдами, да и то не каждый день!) меряют свое наступление. Фашисты оголяют этот фронт, чтобы удержаться на самом главном, на самом страшном — на Восточном фронте. Все силы они бросают сюда, но ничто уже не может спасти их. Здесь, на Восточном фронте, началось крушение Третьей империи.
Двадцать пятого января мы приняли по радио сводку Совинформбюро, в которой говорилось о новых победах: прорыв блокады Ленинграда (о взятии которого Геббельс уже не раз возвещал в своих газетах), успехи на Дону, на Северном Кавказе, под Воронежем и в районе Великих Лук. 200 тысяч пленных, 13 тысяч орудий, продвижение на 400 километров за два месяца на широком фронте. Катится назад гитлеровская военная машина!
Двадцать восьмого января наши агитаторы и наши листовки известили население об этих победах. И геббельсовские брехуны по существу ничего не могли противопоставить нашей правде. Целые столбцы извещений об убитых на Восточном фронте генералах и офицерах печатались в немецких газетах. И тон статей заметно изменился: вместо нахальных и громких фраз, вместо наигранного оптимизма все чаще и чаще звучали в них неуверенность и растерянность, фашистские писаки вообще неохотно сознавались в неудачах и поражениях своих полководцев. Несколько месяцев скрывали они окружение армии Паулюса, а отступления на других участках оправдывали тактическими и стратегическими соображениями. А вот теперь сплошь и рядом попадались в газетных статьях такие фразы: