– Ахтунг! – заорал кто-то из офицеров.
Майор Реут хорошо объяснялся по-русски. Он говорил о том, что Германия и фюрер не потерпят «партизанских бандитов» на занятой немецкими войсками территории и не позволят убивать своих лучших людей.
– За смерть одного германского солдата, – выкрикнул майор, – будут умирать десять, двадцать русских! Сегодня, сейчас умрет пятьдесят человек.
Толпа молчала. Это было страшное молчание, и гитлеровцы, на которых смотрели тысячи ненавидящих глаз, чувствовали это.
Застрекотали автоматы. В толпе кто-то забился в истерике.
А наутро в разных частях города на стенах зданий, на заборах, даже у самого входа в управу появились отпечатанные на пишущей машинке листовки. Народные мстители-партизаны и советские патриоты города – предупреждали фашистских мерзавцев, что за жизнь безвинных людей, расстрелянных ими, оккупанты и их пособники скоро ответят.
«Вы способны лишь на убийство безоружных и беззащитных людей, вы бессильны перед нами, подлинными сынами и дочерьми Родины, – говорилось в партизанской листовке, – наши руки доберутся до вашего звериного горла, а ваши до нас – никогда. Смерть и проклятие фашистским захватчикам!»
Трагедия в городском парке только ожесточила сердца подпольщиков, и они еще яростнее и упорнее стали готовиться к новым боевым делам.
3
В лагерь проникали тревожные слухи. Партизаны не хотели им верить, не хотели смириться с мыслью, что враг, занявший Орел, Мценск, Плавск, накапливает сейчас силы для решительного прыжка к сердцу страны, к столице – Москве. Но проверить эти слухи не было возможности – связь с Большой землей еще отсутствовала. Отряд Зарубина не имел даже радиоприемника.
Во второй половине декабря подрывник Багров и разведчик Дымников попытались выкрасть радиоприемник у немецкого гарнизона на одном из лесных железнодорожных разъездов. Они вернулись без приемника, но привели немецкого унтер-офицера, которого схватили на разъезде.
Пойманного немца привели на допрос в штабную землянку. Допрашивал его Зарубин через начальника разведки капитана Кострова, хорошо владевшего немецким языком. Унтер вел себя нагло, вызывающе, отказался назвать даже свою фамилию, номер части.
Зарубин нервничал, выходил из себя, обвинял Кострова в том, что тот неправильно переводит его вопросы. Спокойный, выдержанный Костров покусывал губы, краснел, пожимал плечами.
– Черт знает что получается! – возмущался Зарубин. – Неужели мы от него ничего не добьемся? Это же позор… Спроси его последний раз, будет он отвечать или не будет?
Гитлеровец ответил, что не скажет ни слова. Услышав это, Зарубин неожиданно спокойно произнес:
– Сообщи ему, что через десять минут он будет расстрелян, и объясни, что врага, который не сдается и продолжает борьбу, мы уничтожаем.
Костров перевел слова командира.
Зарубин хотел сказать еще что-то, но вошедший партизан доложил, что прибыл посыльный из города и просит командира отряда срочно зайти в штабную землянку.
Лишь только Зарубин ушел, оставив Кострова с глазу на глаз с пленным, как унтер мгновенно изменился.
– Вы когда попали в плен? – шепотом спросил он Кострова.
Тот сначала даже опешил.
«Принимает меня за соотечественника», – блеснула догадка, и Костров тут же сочинил рассказ о том, как он попал в плен.
– А что мне делать? – не без страха в голосе спросил пленный.
– Не валять дурака, а говорить правду, – посоветовал Костров. – Ты что действительно желаешь быть расстрелянным?
Унтер неожиданно разревелся. Он не хочет умирать, он хочет жить, но говорят, что русские щадят жизнь тех, кто ведет себя мужественно, попав в их руки, и кто не выбалтывает военных тайн.
Костров рассмеялся и назвал его идиотом.
– Шутить с огнем не рекомендую. Лучше рассказывай все.
И немец рассказал. Назвал свою фамилию, номер полка, дивизии, изложил подробности своей службы, объяснил причины, заставившие его три дня просидеть на безлюдном разъезде.
Но главное заключалось не в этом. Унтер рассказал о разгроме гитлеровцев под Москвой, Ельцом, Тихвином, о провале зимнего наступления немцев. Полк, в котором он служил, потерял девяносто процентов личного состава и из-под Москвы откатился до Мценска. Командир полка попал в плен, начальник штаба застрелился. Отступая, фашисты побросали всю технику.