— Я иду в магазин, — нагло врет он, — купить чего?
Руки девушки машинально упираются в бока, как у мамы, когда она собирается читать лекции. Из подвала выходит Никлаус, видимо услышавший голоса. Он кивает Майку в знак приветствия, и тот повторяет движение.
— Я думала, ты будешь спать... да весь день вообще, — говорит сестра, все еще всматриваясь в маленького лжеца.
— Ладно, я не в магазин. Но, смотри какая смеха, — мальчишка подходит ближе к сестре, — сегодня мама уже точно не вернется. А значит, можно с самого утра и до ночи не быть дома. Завтра вот можно отоспаться. Ведь мама может решить приехать раньше восьми вечера. А ты, оп, и дома.
Эстер возмутилась еще больше от того, что брат говорил слишком логично.
— Ты где этому научился? — Она не удивлена, но все еще старается делать возмущенный вид. — И с чего ты взял, что я тебя отпущу?
— Ты меня этому и научила, — спокойно отмахивается брат, — и ты сама так делала.
— Не в восемь лет.
— Мне девять.
Майк уже знал, что сестра отпустит его, лишь по одному ее виду. Может, она напускала гневную тучу, но все равно почти в большинстве случаев разрешала все. И даже прикрывала перед родителями, как делал и он. Взять случай с Клаусом.
— Постоянно звони мне, ясно? — Сказала Эстер и увидела, как мальчишка сдержался, чтобы не подпрыгнуть. — Ты звони мне, не я. Понял?
— Да, да, да! — Завопил Майк. Он подошел еще ближе к сестре и указал пальцем на свое лицо. — Ты же знаешь, что хреново выглядишь?
— Так, это что за словечки?
Эстер уже была готова дать затрещину брату, но тот рванул к входной двери. И на ходу махнул мужчине.
— Пока, Клаус.
Тот снова кивнул. Перед тем, как выйти, Майк высунул лишь голову, а затем выбежал из дому. Эстер подошла к окну и отодвинула зеленую занавеску. На улице уже стояла добрая толпа детей одного возраста с Майком. И девочки, и мальчики, вероятнее всего – одноклассники. Как только Майк появился в их поле зрении и потом оказался по близости, они рванули все вместе наутек. Куда именно Эстер не знала, но надеялась, что те будут в безопасности. И она знала, что может быть, потому что и сама так сбегала из дому.
— Что ж, — протянула Эстер, когда повернулась к Клаусу, — а мы займемся поисками.
Не совсем то, чем они занялись на самом деле. Эстер нуждалась в завтраке, прямо срочно, а то ничего не удержит ее на ногах этим днем. Все так же молчаливо, Клаус направился на кухню за девушкой. Пока она доставала продукты из холодильника и включала огонь, одновременно с этим она думала с чего начать свой допрос. У нее накопилось много вопросов с последнего разговора с Клаусом. И теперь их надо было задать, чтобы закрыть пробелы. Единственное, что для Эстер было препятствием: молчание Клауса. Большинство бы не заткнулись, рассказывали и говорили обо всем... другом. Но он молчал. Всякий раз, когда Эстер с ним заговаривала, он отвечал. И ни разу еще не проигнорировал. Но мог ли он ответить на все вопросы интересующие Эстер? Она не была уверена.
— У меня есть вопросы, — в лоб сказала девушка.
— Я знаю.
Эстер повернулась к Клаусу и столкнулась с ореховыми глазами, открыто смотрящими на нее. Она отвернулась, продолжая жарить мясо на сковородке.
— Их много.
— Не удивительно, — все также невозмутимо продолжал Клаус.
— И я их все задам.
— Я знаю.
Эстер выключила плиту, перекладывая аппетитные кусочки мяса на тарелку. Затем она взяла замороженные овощи, высыпая их в кастрюлю.
— Потому что я твой генерал?
— Да. На половину, — ответил Клаус, — ты станешь генералом в... позже. Я не могу сказать, когда именно это произойдет.
— Потому что это может затронуть временную линию? — Усмехается Эстер, но потом удивляется, когда Клаус соглашается с этим. — Ладно, значит, о себе вопросы лучше не задавать. Что насчет твоего мира?
— Мои родители погибли, — слишком резко говорит Клаус и замечает, как Эстер чуть не выронила лопатку из рук, — не стоит жалеть меня, Генерал уже знает об этом. Я не один такой, в Ином мире уже столетие идет война. Многие погибли.
Помешивая овощи в кастрюле, Эстер внимательно слушала рассказ о войне, которая до сих пор длилась. Эстер была уверена, что Клаус испытывает почти физическую боль от того, что не может остановить безумие в его мире.