"Я не трус! — ему хотелось вскочить на камень и прокричать прямо в лицо горам, так громко, чтобы все услышали. — Я не трус! Я просто ничего не знал…!"
И в какой-то миг ему начало казаться, что горы услышали его молчаливый крик. Однако, вместо того, чтобы согласно закивать, успокаивая душу, захохотали раскатами далекого грома:
"Но теперь-то ты знаешь! — слышался ему чей-то голос в холодном дыхании ночи. — Что же медлишь, не бежишь на помощь отцу? А если он не знает?"
— Я должен его предупредить! — с силой сжав кулаки, прошептал царевич, однако не вскочил тотчас на ноги.
"Как я найду дорогу?"
"А разве проводник не готов отвести тебя до самого дома?" — невидимка словно издевался, находя в памяти юноши ответы на все его вопросы.
"Возможно, уже поздно. Прошло десять дней… И столько же потребуется на возвращение. Это почти месяц! За такой срок может произойти все, что угодно!"
"Слабое утешение. И как оно поможет тебе, если, уйдя сейчас и вернувшись спустя годы, ты узнаешь, что у тебя была возможность спасти отца, но ты ею пренебрег?"
— Вот то-то и оно… — вздохнув, юноша уткнулся лбом в колени.
— Так что ты решил? — странно, но раздавшийся за спиной голос не заставил его не только вздрогнуть, но даже поднять голову, чтобы взглянуть на заговорившего с ним.
— Я должен вернуться, — уверенно ответил он.
Вздохнув, Ларг вышел из тени, сел рядом с юношей на камень:
— Все совсем не так просто, как кажется, — проговорил он.
— Это точно… — Аль ничуть не сомневался.
— Ты же зачем-то отправлялся в путь.
— В поисках мечты. Ты был прав.
— Ты слышал все, о чем мы с Есеем говорили?
Глядя в сторону, в сумрак ночи, юноша кивнул. Возможно, ему следовало бы извиниться за то, что он подслушал чужой разговор, но он не хотел. В конце концов, речь ведь шла о нем.
— Тебе нет необходимости отказываться от мечты.
— Как раз есть! Нужно предупредить отца!
— Он все знает.
— Ты так думаешь?
— В этом случае — я уверен.
— Как ты можешь… Да, конечно, отец мудр и осторожен, так что от его взгляда ничего не укроется, но… Но он любит моего брата. И может не поверить, что Аль готовит заговор против него! Я тоже не верю!
— Он встречался со своими сторонниками в ту ночь, когда ты убежал из дворца.
— Это… — "ерунда" — хотел сказать он, но умолк. Вдруг все стало на свои места — то, что показалось ему странным во время встречи с братом, но на что он тогда предпочел не обращать внимание.
"А ведь он очень испугался, столкнувшись со мной. Но чего ему пугаться, если он просто развлекался со своими друзьями? К тому же, он совсем не был пьян… И меня, вместо того, чтобы затащить обратно во дворец, наоборот, вытолкал прочь… Чтобы я, если что-то знаю, ни о чем не рассказал… Но если все так…"
Он опустил голову на грудь, но уже через мгновение, вдруг вскинув ее, воскликнул, глядя на проводника с вызовом: — Почему?
— Что "почему", царевич?
— Почему ты не рассказал мне обо всем раньше? В тот же самый день, когда мы встретились? Чего ты ждал!
— Когда пройдет срок.
— Какой такой срок! Ведь теперь может быть слишком поздно!
— Поздно для чего?
— Предупредить отца!
— Я уже говорил. И Есею, и тебе: царь все знает.
— Да, но…
— Я предупредил его о заговоре.
Услышав эти слова, юноша так и замер с открытым ртом, не зная, что сказать.
— Что молчишь? — проводник сгорбился, опустив плечи. Теперь он походил не на легендарного воина, а пещерного медведя, выставленного скоморохами на потеху толпе: та же беспомощная мощь и затравленный взгляд. — Противно говорить с предателем?
— Ты — не предатель! — он никогда и ни в чем не был так уверен.
— Скажи это моим братьям и друзьям, которые, должно быть, сидят сейчас в темнице, — болезненно поморщился он: — Если, конечно, царь не приказал их всех казнить, сдержав данное мне слово так же, как я хранил верность своему.
— Ты сам говорил — он и так все знал.
— Говорил. Потому что искал себе оправдание… Ты думаешь, это все легко и просто? Или что я только тем и занимаюсь, что…
— Нет. Ты не предатель. Наоборот.
— Потому что ты любишь отца больше брата? — с издевкой бросил проводник.
Аль вздрогнул, вскинул голову, его глаза сверкнули, с губ были готовы сорваться оправдания вперемешку с дерзостями, за которыми обычно прячут свою боль, но вместо этого, словно вдруг обретя истину, успокоился и негромким, задумчивым голосом произнес: