Сделав плавный круг над трактиром, она стала медленно опускаться вниз, так что в какой-то миг, не отскочи юноша от окна, прячась в тени стен, он бы нос к носу столкнулся со старухой.
Еще миг — и ведьма уже стояла на земле.
Задрав голову, она оглядела трактир. Взгляд ее огненных глаз был так остер, что Алиору показалось, что ведьма увидела его.
"Ну и пусть", — он, еще миг назад готовый спрятаться под лавку, лишь бы не попасться ей на глаза, теперь даже не шевельнулся, чтобы отодвинуться от оконца. В конце концов, какая разница, видит она его или нет. Чует — это точно. Известно же, что у ведьмы главное не зрение, когда все порождения ночи плохо видят, а нюх. Вернее даже — какое-то почти звериное чутье, позволявшее находить добычу даже в кромешной темноте.
Если что и удивляло царевича, это зачем ведьма отправилась за ними вслед? Чтобы убить?
Не то чтобы эта мысль пугала его. Ему было куда страшнее представлять себе, что люди, собравшиеся в зале трактира, — разбойники. Просто… Было в этом что-то волнительное, заставлявшее трепетать душу. А еще — нечто вроде желания поспорить с самим собой, и не важно, что на кон придется ставить собственную жизнь: "Объединятся разбойники с ведьмой и накинутся на путников вместе или начнут спорить за то, чтобы сохранить это право за собой?" Если первое — у Алиора с Лотом не было ни единого шанса спастись. Но если второе…
На мгновение оторвавшись от оконца, юноша оглянулся на спавшего в углу приятеля. Его нужно было разбудить. Вот только как сделать это, не привлекая к себе ничьего внимания?
Он не нашел сразу ответа на этот вопрос, а в следующий миг уже забыл о нем, когда снизу донесся стук. Это ведьма, подойдя к двери, ударила по доскам метлой.
Аль-ми открыл от удивления рот, чуть было не спросив вслух: — Зачем?
Кто стучит в дверь трактира? И вообще, зачем шуметь, обращая на себя внимание, тому, кому было бы лучше войти незаметно, тайком, тем более, если есть возможность так сделать.
Юноша гадал, не находя объяснения, и оттого с каждым мигом злился все сильнее и сильнее. Если ведьма и разбойники заодно, тоже незачем колотить в дверь. Раз вокруг свои. В общем, и так выходило, что непохоже, и эдак — вряд ли…
Впрочем, рано или поздно все должно было проявиться. Вот только это не особенно успокаивало царевича, привыкшего ждать худшего.
Внизу, в зале раздались тяжелые шаги. Дверь со скрипом открылась, раздался недовольно ворчливый голос трактирщика:
— Кого еще принесло?
А в следующее мгновение юноша увидел его, вышедшего на улицу. Только на этот раз трактирщика было не узнать. Зажатый в руке факел освещал неровным светом широкоплечую фигуру, одетую в дорогую шелковую рубаху ярко алого цвета и черные бархатные штаны. Преобразилась не только его одежда, но и он сам: аккуратно подстриженные волосы были уложены прядь к пряди и лоснились от покрывавшего их, приглаживая, масла, спина выпрямилась, более не сгибаясь под тяжестью неведомой ноши, висевшей за плечами.
Если странников встретил опустившийся пьяница, с трудом стоявший на ногах, то навстречу ведьме вышел крепкий дородный мужик, который если и пил, то знал меру.
— Я это, я, Дормидонтушка, — ведьма стояла, одной рукой опираясь на свою метлу, вторую заложив за спину, держась за поясницу, словно старуха, страдавшая от ревматизма. — Кого еще может ветер носить?
Трактирщик признал ее, протянул, успокоено:
— А-а… — однако миг спустя уже ворчал: — Ветер с недавних пор носит многих. Вон недавно занес упырей.
— Ой, — всплеснула руками старуха, выпустив метлу, которая, однако, не воспользовалась внезапной свободой, чтобы улететь или рухнуть палкой на землю, а осталась стоять столбом на своем месте, — а тебе-то от того какая печаль? Прежде ты их очень даже уважал. Помнится, наливку пили вместе. Вернее, — старуха хихикнула, — ты наливку, а они — свою настойку.
— Во-во! Я — одно, они — другое. Не по-товарищески это. А главное, чуть что, они — раз — и упорхнули в ночь. Мне же — шишки собирать.
— Да, — ведьма вздохнула, взглянула на собеседника с долей сочувствия. — Жена твоя — баба вздорная.
— А как людишки у нее младенчика отобрали — вообще с цепи сорвалась. Замучила: подавай ей дитя, и все тут… Слушай, — когда, спустя мгновение молчания, он заговорил вновь, в его голосе звучала мольба. — Может, подсобишь, а? Небом и землей молю, пошли своих гусей-лебедей, пусть найдут ребеночка, оставленного дурной мамкой без присмотра. Ты ж знаешь, мы с жинкой ему хорошими родителями будем.