Примиряясь к склону, он поставил ноги внутренней стороной стопы и медленно, елочкой стал подниматься вверх.
— Так, — великан, еще мгновение готовый сказать пареньку все, что о нем думал, теперь с трудом прятал улыбку в усы. — Что ж, могу поздравить тебя с первым уроком жизни: если не научился ходить на двух ногах, передвигайся на четырех… Давай, карабкайся наверх, — и пошел дальше.
Когда расщелина была позади, на Але не осталось ни одной сухой нитки: все, куда не попала летевшая с небес и катившаяся по земле вода, пропиталось потом. Руки по локти были черны от грязи, лицо — все в брызгах, на зубах скрипел песок, волосы растрепались, все тело ломило, ноги и руки налились тяжестью, а в спину словно вонзили добрый десяток кинжалов. И только на душе было удивительно легко и радостно.
"У меня получилось! Я забрался!"
Отдышавшись, он, крякнув, выпрямился, огляделся вокруг.
— Ну что? — окинув его взглядом, хмыкнул Ларг. — Чувствуешь себя покорителем земель?
— Я… — он был готов, испуганно взглянув на проводника, сжаться, однако, бросив взгляд назад, на глубокую, как сама бездна, уходившую во мрак расщелину, мотнул головой: — Я чувствую себя вывалявшейся в грязи свиньей, — неожиданно для самого себя усмехнувшись, сказал он.
— Поверь моему слову: выглядишь ты в точности так же, — а затем великан, шагнув к своему спутнику, хлопнул его по плечу. — Добро пожаловать в мир живых, малыш!
А тот уже смотрел вокруг, вглядываясь в стоявшие вокруг стеной горы. Они были поразительно похожи друг на друга, и, в то же время — совершенно разные. По правую руку — белоголовые, отрешенно холодные и не просто далекие — чужие. По левую — не то синие, не то зеленые, живые, трепетные…
— Ну что, — проследив за его взглядом, спросил Ларг, — в какую сторону мы идем?
— Туда, — он уверенно повернулся налево.
— Молодец, — одобрительно кивнул проводник. — Видишь, как все просто: чтобы увидеть, достаточно просто захотеть. Пошли
Несмотря на то, что Аль шел вслед за своим спутником, у него было странное чувство, будто рядом никого нет, будто он — один, наедине с горами, которые не просто держали странников в ладонях, но, склонившись над ними, что-то тихо нашептывали, обдувая задумчивым вздохом — дыханием ветра. Они звали к себе, но при этом не принуждали, нет — оставляли странникам ровно столько свободы, сколько те хотели получить сами: свободу идти по проведенной горами узкой тропе и свободу, презрев все, прыгнуть с вершины в бездну…
— Странные они… — сорвалось у юноши с губ.
— Кто? — не оглядываясь, спросил великан.
— Горы.
— Почему странные?
— Они… — он не сразу нашелся, что сказать. — Вот равнины — они зовут нас, привязывают к себе, не желая отпускать, потому что мы им нужны, как будто без нас у них не было бы никакой жизни. А горы… Они уважают странников, но и себя тоже. Они… они не нуждаются в нас, в людях. Живут себе своей собственной жизнью… Я… Я чувствую себя песчинкой у их ног, но песчинкой, которая, поднявшись на их вершину, может ощутить себя повелителем мира… — прикусив губу, Аль поморщился, решив, что сказал лишнего. И что это вдруг его потянуло на откровение? Горный воздух опьянил, что ли?
Однако, к его удивлению, Ларг не рассмеялся, не упрекнул его за глупые фантазии, нет, он кивнул:
— Есть два… вида людей, идущих в горы. Одним нужно оказаться по другую их сторону. Для таких они — тяжелый, опасный участок пути, и больше ничего. Они могут выучить все тропы, но никогда не научатся чувствовать этот мир, который так и останется для них чужим, как бы долго они по нему ни бродили… Другие идут в горы ради самих гор — их красоты, чистоты и мудрости, а еще — ради этого мига на вершине… Я рад, что ты — из их числа.
— Это было испытание, да? — нахмурившись, взглянул на спутника Аль. — Мы поднялись сюда только поэтому? Хотя могли бы не терять время? Но мы должны спешить! И какая разница, что я думаю, чувствую, вижу, да вообще, кто я, когда моим близким, всем в десятом царстве угрожает страшная опасность! Ведь кочевники, это… — его глаза горели. — Это даже хуже заговора! А если одна беда придет вслед за бедой? Если… Мне страшно подумать, что случится, если…
— Порой нужно потерять день, чтобы потом обрести жизнь. Экономя же минуты, можно лишиться всего… Я не говорю, что без этого подъема нельзя было обойтись, потому что было можно, да. Был и другой путь. Чуть короче. Чуть — не больше чем на минуту. Ту, что мы стоим здесь и говорим. Но кто знает…. Ладно, — отбросив размышления, он, поправив мешок за спиной, вновь двинулся вперед, — действительно, не будем терять время. Тем более что я уже вижу: все, что надо понять, ты поймешь сам, все, чему я могу тебя научить, ты выучишь быстрее, столкнувшись с необходимостью этих знаний.