Глава 2
— Я надеялся, что в спешке последних мгновений перед дальней дорогой вам будет не до выяснения, кто я такой, и вы согласитесь взять меня с собой. Но, как я уже говорил, мне не удалось добраться до базарной площади в срок. А потом, в дороге… — наморщив лоб, Аль на миг замолчал, словно собираясь с мыслями, затем же, пожав плечами, продолжал. — Мое появление не могло не показаться вам подозрительным. Я был уверен, что вы либо просто прогоните меня прочь, не став даже слушать, либо станете расспрашивать, и тогда… — умолкнув, он качнул головой. — Все равно прогоните, — чуть слышно закончил он свой рассказ, после чего украдкой взглянув на сидевших рядом с ним вокруг разожженного посреди глубокой черной пещеры костра торговцев.
Языки пламени, рождая множество теней, заставляли из плясать на стенах, придавая сумрачному миру еще более жуткий вид. И, все же, никогда прежде юноша не чувствовал себя таким смельчаком. Только теперь он начал понимать, сколь отчаянный поступок совершил в стремлении к своей мечте. Десять дней пути с караваном он вообще на многое взглянул другими глазами.
Например, на людей, которые прежде казались ему эгоистичными и жестокими.
Торговцы, узнав, с кем их свела дорога, не просто согласились провести его через горы, но и решительно отказались от всякой платы. Более того, они были с ним предупредительны и учтивы, предлагая самое удобное место у костра, лучшую еду, хотели даже снять поклажу с одного из ослов, чтобы юноше не нужно было идти пешком, и так бы и сделали, если бы он не отказался от этого самым решительным образом. Он не хотел создавать им неудобства, не желал быть обузой, и вообще, был искренне благодарен, особенно за то, что они, несмотря на жгучее любопытство, ни о чем его не расспрашивали, терпеливо ожидая, когда он сам захочет рассказать свою историю.
Сами же с готовностью отвечали на все вопросы, а порой и не дожидались их, прекрасно понимая, что ничто не может интересовать странника, отправившегося в свой первый путь, больше, чем сама дорога. Оказалось, что торговцы — совсем не такие ограниченные люди, как ему казалось, не способные думать ни о чем, за исключением барышей. В их душах хранилось больше легенд, чем в книгах старой библиотеки. Они рассказывали об окружавшем мире — пусть необычном, незнакомом, но совершенно реальном так, словно он на самом деле был полон чудес, достойных од. Увиденные их глазами горы представали мудрыми великанами, чьи головы были увенчаны короной вечных снегов словно сединой, по щекам текли водопады слез, в густых зеленых усах таилась улыбка тонких губ, а в груди, в самой глубокой из пещер, билось огненное, страстное сердце. Они говорили с ветрами на языке духов, с людьми — понятной всем многоголосицей эха, были открыты, разгаданы и, вместе с тем, полны тайн, не волшебных, а вполне реальных, но оттого не менее притягательных.
Десять дней, проведенных в горах, избавили его от страха перед ними, который сменился восхищением. А, главное, он научился видеть в пути не только цель, но и саму дорогу, наслаждаясь каждым днем странствий. У него было такое чувство, что до этого мгновения он лишь спал, и только теперь начал жить.
— Ты считал, что, узнав, кто ты, мы непременно тебя прогоним? — спросил царевича великан. И хотя этот человек не был столь доверчиво открыт, как остальные странники, Аль знал, что его спаситель — не торговец, а горный проводник. У него было непривычное для Десятого царства им Ларг и столь же необычная жизнь, проходившая в постоянных странствиях по горам, которые и стали его домом — огромным, вполне под стать такому могучему и телом, и духом человеку.
— Да, — кивнул юноша. Именно это он только что и сказал.
— Но почему! Разве мы бы осмелились! Пойти против воли отпрыска царской семьи!
— Вот именно, — в отличие от торговцев, смотревших на юношу с удивлением, проводник сразу все понял. Он был сосредоточен и хмур, впрочем, не более чем обычно.
— Я совсем не хотел подвергать вас опасности…
— Может, и нет… — приглаживая густую бороду, задумчиво обронил проводник.
— Нет! — в ужасе воскликнул Аль, с непониманием глядя на проводника. Он не считал, что заслужил обвинение во лжи, и уж тем более не ждал этого от человека, спасшего ему жизнь и бывшего все дни пути лучшим другом, чем был у него когда бы то ни было. Его губы дрогнули, скривившись, в глазах блеснули слезы глубокой обиды, которые он с трудом сдерживал. Однако стоило ему задуматься, и щеки залил румянец. — Простите, — виновато потупившись, прошептал он. — Я действительно не подумал… Нет, я думал, что может случиться, если меня хватятся и бросятся в погоню, просто… Я думал о себе, не о вас, — он не смел взглянуть в глаза сидевших рядом с ним людей, и не потому, что не хотел увидеть в них упрек. Он боялся увидеть свое отражение.