Алеся в буквальном смысле не понимала, что творится. Рано было говорить "с её жизнью", два дня - период смехотворный. Но уже настораживающий.
Глава пятая
Испытание
Голубиной сизостью оделось небо, и на город беззвучно опустилась роса мельчайшей мороси. Она затемнила плитку тротуаров и приглушила звуки. Тише казались шаги прохожих, монотоннее игра оттенков: давно знакомый нежно-серый, бежевый, кремовый - цвета столицы. Тепловатый дождливый воздух наполнял лёгкие влажностью.
Хотелось поставить жизнь на паузу. Возможно, даже забыть о том, что существуют тонкие материи. Оставить некий минимум, необходимый для творчества. И ещё, может, капельку удачи. И... вообще вернуться в прежний знакомый Минск?
Она устало усмехнулась краешком рта. Для такой экспозиции подходит чёрный. Для такой погоды - глухость воротничка. А ещё, когда сплин разливается по городу бесшумными реками, хочется замедлить шаг, но, пожалуй, не ей: рождённый летать ходить не может - и Алеся ласточкой понеслась мимо неторопких прохожих.
Ей можно было не спешить, да и выйти позже, и пройти всего пару кварталов до собора Пресвятой Девы Марии. Но она цеплялась за собственные символы, дышала ностальгией - и поэтому отправилась с пересадками до Круглой площади. Немного шагом до Золотой горки - и вот она спешит по ступенькам к белому кораблю, костёлу Святого Роха. Он маленький и уютный, и сегодня там служит отец Стефан, в обыкновенной своей манере, проникновенной, пробирающей до глубины души. После его проповедей становится стыдно. Больно за то, что ты до сих пор не исправился, ведь ты же можешь, можешь, ты солдат, но в ранце твоём лежит маршальский жезл, не ощипывай свои же крылья, не будь равнодушен и безалаберен, ах!.. Ничего, вот после этой мессы ты станешь чуточку лучше, чем был, это точно. После того, как послушаешь отца Стефана, хочется "хоть сегодня, хоть сейчас, сделать что-нибудь прекрасное".
Алеся сидела на привычном своём месте, в серединке, ближе к левому нефу. Она замирала прямо, словно гвардеец перед лицом императора, и перебирала чёрные чётки, и по дурной привычке кусала губы, и у неё опять предательски щипало в глазах, а в груди пронзительно ныло. Но она томительно сознавала, что сегодня не заплачет, и что даже слова Евангелия проходят мимо. Её терзал неразрешённый вопрос, не растворяемый даже светом мессы, вопрос, который она должна была распутать сама. Но и намерение с каждой нотой органа крепло, она наполнялась поэтической суровостью. Ведь нужно, с Божьей помощью, наконец разобраться.
Она вышла за ограду и начала спускаться по сумеречной лестнице в безмолвии. Она в тот момент не думала вообще ничего. По крайней мере, не думала словами. Но была полна решимости.
Только спускаясь в метро, она ухмыльнулась вполне прозаически: "Ну погоди у меня, Штирлиц ты этакий". И потом снова мысленно замолчала до самой Немиги, продолжая перебирать чётки прямо в вагоне.
Дома её встретила тишина. Алесе показалось, что очень важно сохранить её, можно лишь добавить отдельные ноты: кошачья поступь, шипение кипятка, звон блюдца. Вечер нужно было скоротать, и Алеся заварила чай. Потом ей подумалось, что "Грустный мотив" Роберта Фарнона не будет таким уж нарушением, и к потолку, сплетаясь с паром от чашки, потекли тихие протяжные ноты саксофона. Затем она даже открыла ноутбук и написала Лоре. Та, вполне естественно, в беседе нашла больше удовольствия, чем в выполнении задания горячо любимого колледжа, и они покружились в опасной близости от того, кого Алеся подстерегала этим вечером: ведь они по сговору читали одни и те же книжки и делились мыслями. Но разговор их не зашёл слишком далеко. И хорошо, потому что сегодня Алеся ощущала себя в засаде.
И все её действия служили лишь обузданию нервозности и собиранию сил.
Её только раз в жизни вот так несло, лихорадило и "подкидывало" - когда в Минске с ней играл в кошки-мышки Сальвадор Альенде. Правда, генерал тогда быстро пресёк эти заигрывания. А когда к ней в душу пытался влезть Вышинский, она уже сама смогла закрыться от вторжения. Однако на "опыт" рассчитывать не стоит: во-первых, он мал, во-вторых, от такого не застрахованы даже матёрые специалисты. А подобные воздействия всегда непредсказуемы. И потенциально опасны. Никогда не знаешь, чем окончатся контакты с духами, особенно непроверенными.
Остаётся надеяться лишь на то, что она Инквизитор. Конечно, Шпренгер и Инститорис формулировали свои мысли несколько наивно по современным меркам, но министр подтвердил ей, что у Инквизиторов иммунитет повыше - к ним чаще всего действительно "грязь не липнет". Ну ещё бы. Инквизитор по одной своей природе сам кого хочешь напугает, да так, что мало не покажется. Хотя авторы имели в виду обычных людей. А к спецам у них было, мягко говоря, другое отношение. Ну да ладно, не в этом суть.
Алеся вспомнила, как её покоробило старинное слово "некромантия". Оно явно дышало дьявольщиной. Её отношения, настолько привычные, что друзья при встрече интересовались, как дела у генерала, неужели они тоже подпадают под богомерзкое определение? Если вспомнить классиков, раз уж о них заходит речь... Она действительно волновалась больше, чем когда-либо, и грустила, и радовалась, и ласкалась, и с большой охотой радостно предавалась страсти. То есть, вообще говоря, определённым образом грешила. Но вот уж где Стамбровской было реально начхать. Она допускала и принимала этот "грех" без зазрения совести, легко и радостно - ведь что бы иначе расцветило её существование? Потому что среди людей она была... нет, даже не сдержанна. Просто-напросто холодна - холодна, горделива и свободна. Само по себе это здорово и необычно, но иногда тоже мучительно.
Вспоминалась ещё одна примета демонов: они спекулируют Силой в обмен на служение. Генерал наметил траекторию её жизни лет этак на восемь вперёд. Если не больше: два перевода и две монографии - материалы для одной из них она собирает прямо сейчас да ещё собирается сделать её темой диссертации. Чем не служение? Всё выглядело в духе "обоюдного согласия", инициатива принадлежала ей (в чём после слов министра можно усомниться). Но если дон Аугусто и соблазнил, то уж точно никогда не заставлял. Даже сам её журил и успокаивал, когда она уж слишком убивалась, что не идёт очередная статья. Нет, разумеется, он не пытался её подчинить.
А пытаются ли сейчас? Всё очень странно и туманно, это-то и тревожит, тем более что всю эту массу мыслей, переживаний и слов Алеся нагородила сама, без особой помощи. И тут спина у неё натянулась стрункой, а брови закаменели в мучительном напряжении: размышления о некромантии были совсем некстати, подумалось ей. Ведь если совершаются перемещения во времени, наяву или во сне, то и дело-то она имеет с живым, реальным человеком. В реальном времени.
Она резко нажала на "стоп". Мелодия оборвалась. Размокший кусочек печенья не лез в горло. Алеся заставила себя проглотить его и встала из-за стола.
И тут же устыдилась: интересно, а почему это она так разволновалась? Ведь вроде ж было, было, всё у неё было, сколько раз можно повторять! И чем это Ю.В. её так запугал? Когда они беседовали на служебной квартире, она, наоборот, вела себя довольно дерзко: как человек, осознающий своё превосходство, реальное или мнимое. А теперь трепещет из-за того, что это - "тот самый"... Но, во-первых, что это меняет? А во-вторых, она раньше над таким и не задумывалась. Она вообще что-то слишком много рефлексирует. Достоевщина, да и только. А понятнее ничего не становится.
Алеся оглянулась, словно ища помощи у квартирки: говорят, дома и стены помогают. Хотя дом это был относительный. На службе жилья не выделили, а нынешнюю студию сдала ей дизайнерша, на два года укатившая в Финляндию, причём сдала за символическую плату, учитывая месторасположение. Ей было жалко думать, что когда-то придётся покинуть это гнёздышко под крышей. У них с хозяйкой даже вкусы были похожие - Алесины вещички прекрасно вписывались в интерьер.