До какого-то момента всё шло одинаково, описания детства и отрочества совпадали, но затем - когда один прибился к революционному кружку, другой пошёл учиться в семинарию. С этой точки и начиналось расхождение, и в итоге картина получалась живописная и поразительная.
Дело в том, что Феликс Дзержинский был примасом Великого княжества Литовского, при этом ещё и кардиналом. Он отметился необычайным религиозным пылом, его сравнивали то с Игнатием Лойолой, тем более что был он иезуитом, то с Торквемадой.
В области социальных отношений и церковной дисциплины кардинал Дзержинский был сторонником твёрдой руки. Новомодные политико-философские течения вызывали у него подозрение и неприязнь, и он торжественно осудил модернистов и всех им сочувствующих немедленно после избрания виленским епископом, в 1907 году. Ещё раньше, в 1903 году, он с восторгом отнёсся к вступлению на папский престол Пия Х - сохранилась их обширная, живая, напряжённая и весьма сердечная переписка. Папа называл Дзержинского не иначе, как "первым рыцарем Церкви" и "пылающим светочем литвинских земель".
Вдохновлённый новой политикой Ватикана, получив санкцию из Рима, кардинал Дзержинский начал упорное и яростное преследование модернистски настроенных клириков: в ереси подозревался каждый представитель духовенства, который хоть единым словом выразил свою симпатию в отношении модернизма. По инициативе кардинала была создана специальная инстанция, которая занималась сбором информации и доносов, на основе которых церковная инквизиция карала подозреваемых в "новой ереси".
Но это были ещё цветочки. Именно Дзержинский, носивший, кстати, титул государственного инквизитора, выступил архитектором новой структуры, которая родилась из слияния монархической тайной полиции и католической инквизиции - таким образом, именно он стоял у истоков спецслужб ВКЛ в их современном виде. И поэтому от священников он заслужил порицание из-за того, что слишком политизировал клир, да при этом, какова наглость, создал вполне светскую структуру со светскими же целями и порой довольно одиозными методами. Тем более, она стойко ассоциировалась с иезуитами, и из их числа раздались недовольные голоса, что Дзержинский порочит их орден. Правда, голоса эти быстро смолкли: недовольные быстренько отправились в глухие приходы на диких русинских и жемайтских землях.
Но Феликсу Эдмундовичу и вправду оказались тесны монастырские кельи - он стал приближённым великого князя Александра IV и оказывал значительное влияние на внутреннюю политику страны. Так что здесь уже напрашивалось другое сравнение - с кардиналом Ришелье.
Государственник до мозга костей, Дзержинский относился сурово не только к еретикам, но и к повстанцам и революционерам всех мастей, а уж марксистов он на дух не переносил и называл не иначе, как безбожниками и бесноватыми. По версии недоброжелателей, именно он подговорил князя открыть огонь по демонстрации рабочих и солдат на площади Свободы в 1918 году.
Революционеры ненавидели надменного кардинала шляхетского происхождения, на него было совершено несколько покушений. Во время одного из них он был тяжело ранен осколками брошенной в него гранаты, что потом повлекло за собой болезни, осложнения и, в конце концов, привело к ранней смерти.
Хотя не только суровостью и фанатизмом прославился этот церковный и государственный деятель. Он вовремя сообразил, что левые политики удачно прикрываются социальными вопросами. Конечно, никто не отрицает и христианского человеколюбия кардинала, которым он, конечно, обладал, несмотря на крутой характер. Но он же быстро сообразил и произвёл расчёт: нужно выбить у врага из рук его оружие, действуя по принципу подобия. Поэтому некоторые историки из числа "панегиристов" называют Дзержинского ни больше ни меньше, а "отцом литвинского социального государства". Дело, конечно, и в том, как он постоянно делился с князем своими соображениями и, по сути, подкинул ему наброски многочисленных реформ - а была и деятельность, которая находилась чисто в его юрисдикции. Здесь сразу же вспоминают о детских приютах, строившихся по всему Княжеству, тем более что сирот тогда было много: минуло четыре года Великой войны с Германским Рейхом, наступило перемирие, и когда Литва лихорадочно отдышалась, то стало видно, как велики понесённые потери и сколько детей осталось без родителей...
Безусловно, Феликс Дзержинский оставил Великому княжеству противоречивое политическое и духовное наследие - но его портреты в кардинальском облачении до сих пор висят в иезуитских коллегиумах, библиотеках (которым он тоже покровительствовал), университетах и, конечно же, в учреждениях, относящихся к Службе безопасности. А перед зданием СГБ в Минске стоит памятник. На постаменте барельеф: архангел Михаил, попирающий змея-сатану.
Когда Алеся окончила говорить, наступила звенящая тишина.
- Ну, а более подробно можете прочитать в книге, - запоздало прибавила она, помахав томом.
Председатель молча стянул очки, крепко потёр переносицу, со вздохом снова водрузил очки на свой крупный греческий нос и пробормотал:
- Ну и ну...
Пока Алеся говорила, щёки у неё пылали, но при этом она глядела Андропову прямо в глаза. Просто-таки заставляла себя - ведь разве она боится? А всё же было неловкое чувство.
Она боялась как-нибудь задеть Юрия Владимировича, невольно расстроить. Поэтому когда начала говорить, то потом десять раз пожалела, и остроумная затея, от которой дома она кисла со смеху, не казалась ей такой уж классной.
И теперь она стояла, потупившись, и смущённо, смазанно улыбаясь, словно колебалась: то ли включить улыбку поярче, то ли убрать её вовсе.
- Чудной у вас мир, что и говорить, - всё так же задумчиво протянул председатель.
Алеся пожала плечами:
- Как говорится, "у М╕нску ?сё па-св╕нску - а ? Воршы яшчэ горшэ!".
- Это что значит, хуже? - чуть заметно улыбнулся Андропов.
- Ну да, - подтвердила Алеся, снисходительно радуясь его языковым успехам.
- Ладно, оставляй мне книжки, - сказал председатель. - Прочитаю - обсудим.
Что и говорить, интересно, во что же это выльется.
Проснулась она в смешанных чувствах. Вечером после службы включила скайп и начала поджидать Лору.
Алеся не помнила в деталях историю их знакомства, но произошло это в интернете, на почве общих интересов к военщине. Да какая разница, сейчас кажется, что они были знакомы всегда, от сотворения мира и начала времён. Причём, вероятно, демиург задумывал какого-то особо крутого человека женского пола: один раз не удалось, второй раз неудача, вот он и махнул с досады рукой, а затем и вовсе расшвырял свои "черновики" по разным странам, чтоб глаза не мозолили.
У них и отличий было много: Алесю тянуло на рисование и стихи, Лору на программирование, Алесе нравилось, как её зовут, а Лора терпеть не могла своё паспортное имя Лариса и считала, что к лицу оно только жирным тёткам-главбухам со скверным характером. Чем ей не угодили бухгалтеры, оставалось лишь гадать. Скорее всего, её просто бесила учёба в экономическом колледже, куда её забросило по иронии судьбы. Прямо как Алесю на завод.
Из-за различий не было скучно. А из-за парадоксальных совпадений иногда можно было найти неожиданное понимание.
Когда они только знакомились, то были ярыми антикоммунистками. Стамбровская и подумать не могла, что когда-нибудь станет обсуждать с Лорой Андропова, да ещё ласковым, растроганным тоном. Ну, либо фамильярным - в зависимости от настроя.
Наконец-то Лора засветилась в онлайне, и Алеся принялась названивать.
Она рассказала, как прошла встреча.
- Вот это дааа, - произнесла Лора, элегантно отставив толстый ломоть батона с вареньем и прихлёбывая чай, - смотри только, чтоб культурного шока не было!