Алеся остановилась, подумала, что б ещё такого поведать. В итоге сдалась, пожала плечами и завершила универсальной фразой:
- Как-то так. А у вас тут что происходит?
Андропов вздохнул и начал словно нехотя, иногда хмурясь, иногда слегка повышая голос - но, что характерно, без единого грубого слова. Было видно, что настроение у него подпортилось, когда он упомянул "бриллиантовое дело" Галины Брежневой. Ну ещё бы, видит око, да зуб неймёт. Алесе, может, и хотелось бы расспросить - а кто не охоч до сплетен? Но показалось, что это неудобно. Боже, да и зачем. Зачем, если можно загуглить в интернете? Ах, ну да, эксклюзивный первоисточник. Но вот зачем ему устраивать лишнее расстройство? Алеся стала как-то особенно чутка к Юрию Владимировичу, она сразу ощущала самые тонкие флюиды, самые малые перепады настроения. Хотя, может, ей так казалось? Ладно, будь скромнее, Леся. Не хватало ещё любоваться чувствами.
Зато его внешностью любоваться не возбраняется. Какое дерзкое желание наклёвывается - нарисовать портрет... Нет, лучше воздержаться. Если запорет - это будет страшный грех. А она таки запорет. Хотя бы самый первый. Не лучше ли просто смотреть, вот живая картина перед ней, произведение искусства - солнечное пятно на покатом плече, серебристая голова вполоборота, расслабленная, немного сутулая поза, руки... любопытно, более гладкие, чем раньше думалось, никакой излишней южной пушистости. Алеся зарделась. А ещё вспомнила ту самую фотографию: там тоже рубашечка с рукавами коротенькими...
- Ну что ты меня так пристально изучаешь, а, барышня? - улыбнулся Андропов. - Может, нарисовать хочешь?
Ох. Вот взял и всё моментально просёк.
- Я что, ничего. Нарисовать - это уж потом как-нибудь. А вы тоже слишком внимательно смотрите, - парировала Алеся.
- Смотрю, потому что красиво. Но и волнуюсь тоже, - строгим тоном ответил Андропов. - Или ешь ты, как котёнок, у которого желудочек не больше напёрстка?
Как это непривычно: он - и за неё беспокоится. Её это всегда раздражало, заставляло огрызаться и закатывать глаза. А тут растрогалась.
- Ладно, - примирительно произнесла Алеся, - я со стройностью и правда перестаралась. А в прошлый раз у меня о здоровье говорить и правда настроения не было. А так - ну, есть кой-какие проблемки, но не страшные.
И спокойно рассказала ему. В какой-то момент лицо у Андропова стало грустное и слегка растерянное, Алеся оттого ещё больше смутилась.
- Надо же, и ведь тоже почки, - произнёс он тихо и как будто рассеянно.
Алеся с досадой вздохнула:
- Да подумаешь, что вы так беспокоитесь, это ж по сравнению с вашим - ерунда... Ой, в смысле, вообще ерунда.
Тут уже деланно возмутился Юрий Владимирович:
- Ну ты как скажешь! Можно подумать, я какой-то трухлявый пень.
- Зато делаете больше, чем некоторые здоровые дубы, вместе взятые! - нашлась Алеся, и они оба расхохотались.
На прощание он легонько погладил её по плечу, бережно положил на талию большую тёплую ладонь:
- Береги себя.
- Это вы себя берегите, Юрий Владимирович, а я-то что, я уж как-нибудь, - пробормотала Алеся, а изнутри снова поднималась нежность. "Я никогда тебя не брошу".
И проснулась она вовремя, как раз чтобы не позволить какого-то лишнего движения или слова - хотя одно из них просилось наружу, и без него это новое время оказалось бы незамкнутым, несовершенным.
Но уже когда она неслась на вокзал за билетами - её отправляли в командировку - от собственной дерзости гулко билось сердце, а в голове стоял воздушный перезвон - у неё созрел злодейский план.
Глава тринадцатая
Явление
Сценарий, как правило, один. Взволноваться. Для успокоения начать что-то делать. Выполнить необходимый минимум. С чистой совестью расслабиться. Внезапно обнаружить, что "всего этого" недостаточно. Похолодеть. И вот тут-то принимаешься лихорадочно зубрить оставшиеся билеты и резать "шпоры". Или метаться по квартире, пытаясь собрать оставшиеся вещи. Их всегда оказывается на удивление много, и все они какие-то особо каверзные.
А ещё ведь надо было успеть в магазин до закрытия. С этим Алеся благополучно справилась, но аккуратные с виду пакетики никак не хотели умещаться в сумку - тогда она с раздражением выкинула оттуда запасные джинсы, одну футболку, книгу и фен. Логически она прекрасно понимала, что едет не в глушь, на месте всё можно достать, а без чего-то обойтись. Но её точила тоскливая суеверная тревога, и казалось, что в том и состоит мужество, таинство, залог благополучного исхода, чтоб тащить на себе не очень-то необходимые вещи - преодолевать тяготы.
На месте всё равно обнаружишь, что чего-то не хватает - остаётся смириться... но ещё некоторое время переживать и слоняться. Из-за этого Алеся проспала почти все три часа, извернувшись на жёстком сиденье скоростного поезда.
Защёлкнув вещи в ячейке, прихорошилась; так и не смогла выдавить улыбку, но хотя б собрала в кучку разъезжающиеся глаза и изобразила осмысленный взгляд.
Она прождала в казённом коридоре минут с пятнадцать. Мельком успела подумать, как заочно, но всё равно знакомы все эти секретари, партсобрания, комитеты и так далее, но её, снова изумлённую давно не новой догадкой, уже пригласили в светлый, протестантски аскетичный кабинет.
Из-за стола поднялась длинная сухая девушка, года на три старше. Внезапно губы её приоткрылись, узкие голубые глаза утратили строгость и округлились - она засияла крупнозубой улыбкой и воскликнула:
- Алеся! Ну и ну!
И та машинально, ещё не помня и не понимая, вымолвила:
- Гедре!
Пол мягко качнулся под ногами и вернулся на место. Параллели. Опять.
- После того, как мы разъехались с курсов, я ничего о тебе не слыхала.
- И я о тебе, - призналась Алеся.
Ей было странно, что Гедре Кунигаускене обращается к ней по-белорусски. В "правильной" вселенной она могла разговаривать по-шведски и по-английски, на худой конец, по-литовски, но уж явно не на Алесином родном языке: так уж запечатлелась картинка давнего лета.
В этот самый момент, ведя вполне вдумчивый и бодрый разговор, Алеся ощущала, как усилилось сердцебиение и пересохло во рту. Северная столица давала ей недвусмысленный сигнал: началось.
Совершенно внезапно оказалось, что в командировке делать почти нечего. Вернее, после кипения первых двух дней поток активного деяния иссяк - оставалось ожидание, несколько звонков и небольшие завершающие штрихи. В виленском отделении были обескуражены: ретивая Стамбровская провернула всю основную работу вдвое быстрее обычного и сама ещё растерялась: она-то думала, что так и надо. Вот и накинулась.
Вспомнились те самые курсы в Швеции. Алеся туда приехала со стахановской решимостью грызть гранит науки. Но вопреки ожиданиям, штудиями их не перегружали. Ничего головоломного и экзотичного она не почерпнула. Больше запомнилось хождение по лесам, песни у костра, игра в бадминтон целыми днями. А главное - радость от говорения и понимания, захватывающее чувство житья среди ребят из восемнадцати стран мира: это ощущали все, и своё собрание гордо именовали "интернационалом".
Из менее лиричного вспоминалась преддипломная практика: тогда Алеся тоже пришла с яростным запалом день и ночь посвящать испанскому переводу на благо родного автопрома, но очень скоро оказалась предоставлена сама себе.
Внезапная свобода всегда сбивает с толку - и целые народы, и отдельных людей. Стоит ли говорить, что именно это с ней случилось вечером второго дня. Тем более, вот тут-то и подступило к Алесе то, чего она так беспокойно хотела и томительно боялась.
Нереальности добавляла и обстановка как по заказу: жила она в маленькой квартирке на улице Святого Николая, в третьем этаже. Всё, как в рассказах Фрая, которого Алеся, несмотря на снобизм, восприняла на ура, себе на удивление...