Насте стоило отдать должное: потом она признала, что опрокидывать на человека ушат с помоями, пока хотя бы не получишь диплом психолога - это как-то моветон, не говоря уже о том, что глупо и жестоко. Но Алеся из-за этой грязи - "комплекса Электры", а главное, полнейшей невозможности взыскать с кого-то фатальный ущерб - рыдала ещё три дня, да и потом долго не могла успокоиться, изводя своих близких нудными аналитическими выяснениями. А дружба тогда едва не сорвалась, толком не начавшись.
Конечно, на тот момент Алеся не прошла посвящение и не знала, что она специалист. Она утешалась тем, что сама себя трактовала как мечтательного чудака.
О своём смертном инквизиторском амплуа она и вообще не могла помыслить. Откуда ей было знать, что общение с ушедшими - нормально и полагается ей по должности?
Но она потом боялась. В ней навсегда поселилась боль, точнее, тень её, эфемерное предчувствие, что заставляет вскакивать и руку тянуть к бедру, даже если там нет кобуры и если чьё-то неосторожное слово вовсе не было оскорблением.
Если же говорить точнее, предчувствие боли жило в ней всегда, как в хорошей объезженной лошади, знающей и узду, и хлыст, и шпоры.
Просто тот раз - переполнил.
И только потом уже обе подруги сами увидели, что никакой это не заскок, а при встрече по-британски учтивым "погодным" тоном осведомлялись: "Ну, как там генерал?". Как раз таки с Владиной интонацией.
И теперь Алеся сдержанно шествовала, мучительно желая развернуть подругу к себе и выпалить ей в лицо: "Поклянись, что не проедешь танком! Поклянись, что сочувствуешь, да, вот так вот, тупо и по-дурацки громко поклянись!". Но, разумеется, просто шагала в выжидательном молчании.
Они пересекали сквер возле театра, там росли высоченные деревья, названия которых Алеся никак не могла запомнить, с гладкими чёрными стволами и плотными густо-зелёными кронами, сомкнутыми вверху. Казалось, что находишься под сенью огромного шатра или под стеклянным куполом, и таинственный свет почти витал здесь корпускулами, был осязаем и оседал на лицах потусторонним русалочьим оттенком. Сквозь прорехи в листве глядели, казалось, ангелы или просто чьи-то души. Не всем было здесь уютно, особенно в сумерки.
- Это опасно, - наконец произнесла Влада, - но и жуть, как прекрасно, Леся.
Стамбровская глянула полувопросительно: "И в итоге?"
Влада насупилась. Пришло почему-то в голову, что, наверное, такое вот лицо у неё было на Кальварийском кладбище, когда она расправлялась с тем-кто-мешал-открыть-дверь... Сейчас не вызывало сомнений, почему ей тогда овладело ненормальное исступление (всего-то ведь раскритиковали роман). Если бы она не завершила создание ключа, целый пласт реальности был бы стёрт, точнее, никак бы не проявился. Смертная казнь за противодействие проявлению - кара суровая, но в общем-то справедливая. Потому что если с помощью Силы говорит мироздание, то победа будет на его стороне - то есть на стороне того, кто говорит именем Закона.
- Я ведь сначала думала, что ты захотела овладеть некими одиозными знаниями и подключиться к тёмному источнику Силы, - длинно, горячо и приглушённо зачастила Влада, - и нечего здесь обижаться, потому что у тебя очень своеобразная специфика, и тут неизбежны заблуждения - ну понимаешь ведь, это как разные породы кошек в зоне риска разных заболеваний, уж прости за сравнение. А с учётом того, что твой доппельгангер - не кто-нибудь, а сам Вышинский...
- ...то моё шатание вокруг Лубянки выглядит крайне зловеще, - закончила Алеся.
- Именно. Но оказалось, что Лубянка тут совсем не к этому, - растерянно проговорила Влада, будто выдохлась. - Честно говоря, - смущённо прибавила она, - я теперь сомневаюсь, что именно Вышинский - твой двойник.
Алеся залилась краской. Под загробным древесным светом это казалось всего лишь лёгким потемнением.
- Да, извечная наша тема. Но мы уж ей слишком злоупотребляем. Не надо.
- Ну ладно, как скажешь. Но вот знаешь, что я теперь обо всём этом думаю? - спросила Влада, набираясь храбрости.
- Не томи, - бросила Алеся.
- Наверное, в этом не больше одиозности, чем в моих отношениях с министром, - размеренно произнесла Влада. - Ты даже по-умному делаешь. Не внаглую в пространство лезешь, а всё - через сон. А разницы почти никакой в итоге. Только я вот пока в толк не могу взять, для чего это тебе в духовном плане.
Алеся порывисто вздохнула.
- Я не знаю. Просто...
- Любишь его? - договорила Влада.
Она подумала, что, может, и не стоило вот так снимать с языка.
- Да, - чуть слышно шепнула Алеся.
Они подошли к остановке. Ну почему вот самые важные, проникновенные вещи всплывают или в транспорте, или на пороге, или в какой-то там жутко острый момент, когда звонок раздражённо обрубают на полуфразе?
- Ты домой?
- Да.
- И я.
На остановку, мыча, вкатился старенький двадцать девятый, люди зашевелились и суетливо затолкались в утробу рогатого троллейбуса. Девочки стояли поодаль и рассеянно наблюдали. Посмотрели на табло. Владе был нужен тридцать пятый. Итак, три минуты. Вот теперь появилось ощущение, что приятно-растянутый вечер подходит к концу: как чудилось в детстве Алесе, "время и стекло".
Она всё никак не могла взять в толк, зачем взрослые иногда говорят заклинаниями, с виду бессмысленными, и ей казалось, что здесь присутствует некий шифр и тайный умысел. Как водится, потом она в этом разуверилась, но позже, когда начала овладевать профессией, снова поняла, что значит - слово. Иногда даже оговорки не так уж и бессмысленны... И вот теперь ей казалось, что эти три минуты, молчаливые, неловкие, отсекут что-то важное, как крупным осколком. А времени сказать - уже не будет.
Она так упорно набиралась смелости, что Влада ощутила эту наэлектризованность. И заговорила сама.
- Вы когда последний раз виделись?
- В Вильне, - ответила Алеся. - Во время командировки.
- Так я и думала! - восхитилась Влада. - Город показала? - осведомилась заговорщицки.
- Естественно! И знаешь, это было по-настоящему волшебно. Не хочу преувеличивать, - прямо по-английски замялась Стамбровская, - но мне и правда кажется, что это был лучший день моей жизни.
Она спохватилась: какой ещё "день" во сне?! Но ничего, сошло.
- Рада за тебя. Даже немного завидую, - улыбнулась Влада. - Такие свежие переживания, чистые эмоции... Без них мы чахнем. Впечатления - наше всё, они строить и жить помогают. А скуки и формализма нам всегда хватит, верно?
Вот! Наконец она нащупала слово для Алесиного излучения - чистота. А вовсе не бесцветность.
- Оно-то верно, - неожиданно мрачно отозвалась Алеся, - только есть у меня нехорошее предчувствие.
- С чего это? - обернулась Влада.
Вот не могут же некоторые без ложки дёгтя...
- Может, и не "предчувствие", неверно выразилась. Но вот неспокойно как-то. Мне кажется, что сейчас всё хорошо, даже слишком, - тихо произнесла Алеся. - И именно сейчас всё это надо прекратить. Не потому, что опасно, нет. Ты сама сказала, что это не опаснее твоих отношений с министром, а я ведь не с Берией или Ягодой зажигала, в самом деле... А кстати, какая разница, я ведь с самим доном Аугусто дело имела! - воскликнула Алеся.
- Но генерал-то тебе свой.
- Да уж, да уж. Свой среди чужих, чужой среди своих... всё это оказывается порой весьма относительно, - задумчиво вздохнула Алеся. - Есть граница, через которую не стоит переходить, вот что. И дело даже не в том, что я не позволяла себе "ничего такого", а тут вдруг могу не выдержать и позволить, хоть это и будет просто гадко. Нет. Но вспомни мифы. Вот герою предлагается дар в обмен на подвиг или жертву, и спрашивают: "Ты готов?". А он-то готов - ведь сначала всё довольно просто, а потом следующая ступень, и снова: "Ты готов?" - и опять соглашается, а в итоге...