В том и был урок: что нельзя доводить друг друга. И не просто "нельзя" - грешно.
Раньше она этого не понимала и не желала понимать. С друзьями и незнакомцами она обращалась несказанно лучше, чем с парнями. Казалось, с теми она нагло поигрывала, лениво и с циничным высокомерием, как кошка с полузадохшимся мышом.
Но она никогда не ставила целью "быть плохейшей ведьмой в мире", просто так как-то выходило. Всякий раз. Само.
Алеся периодически вспоминала, что девушка должна "встречаться". Спохватывалась - и усердно начинала. И твердила мантру, что это не трудно, а приятно. А если в этот раз не преуспеешь в нахождении своей судьбы, то это хотя бы придаёт ореол и блеск. Ты-же-девочка.
Ей нравилось принимать знаки внимания, как и всякой ты-же-девочке. До тех пор, пока связь не начинала тяготить.
Ей не хотелось: быть неразлучной; идти на уступки; заниматься сексом; выходить замуж; рожать детей; менять свою звучную фамилию... В конце концов - говорить "мы", вместо "я" и расставаться с ролью кошки, которая гуляет сама по себе.
И не то, чтобы она боялась сближения. Она просто не видела за человеком права ступать на её территорию. Как-то они все... недотягивали.
Она в очередной раз обнаруживала, что ей - нет, не плохо, а просто никак. Хуже всего, что с кем попало она не связывалась, всё интересные ведь, симпатичные люди, жалко расстраивать... Так как же сказать, чтоб не обидеть?! И она мялась, жалась с принуждённой улыбочкой, и тянулось это иногда месяцами. Она копила раздражение и чувство вины. Хотя разве виновен человек, что не может дать вам талер, если в кармане у него всего лишь три гроша? Она искренне желала сохранить и общение, и дружескую теплоту, или хотя бы раскланяться учтиво. Но знала, что такие предложения как раз таки в три гроша и расцениваются - и вызывают гнев. Ведь унизительно, понимаете, тоже мне, подачка... И она продолжала мучительно молчать. Напряжение с обеих сторон нарастало. Начинались упрёки и эмоциональный шантаж. А вот это уже был удар ниже пояса.
Именно на этой стадии все её добрые чувства испарялись окончательно. И она, мучась тайной уязвлённостью, входила в роль бездушной стервы - с нездоровым, но таки наслаждением. Подпускала отравы, колола булавками, скрупулёзно доводила до красной черты. Особым шиком было облить другого помоями, а самой успеть отскочить - тогда она рисовала на фюзеляже звёздочки.
Бросала всегда она и тем гордилась. До поры до времени.
Потом - с тошнотворным чувством мямлила об этом на исповеди. Не могла же она не понимать, что такое поведение в заслуги не идёт.
Алеся была отличным другом, но очень неуклюжей дамой сердца: расставаться красиво не умела, а до красоты ли, когда отношения напоминают разогнавшуюся тачку с камнями, а не... что там они должны напоминать?
Вот с Юрием Владимировичем никогда не возникало вопроса: что это должно напоминать и как выглядеть.
Да и вообще... Отец Тадеуш, ксёндз в костёле на Золотой Горке, который раз выслушивал от неё эти истории. И жалел эту упрямую девочку-генерала, которая так настойчиво старалась, чтоб всё у неё было "по-людски" и всякий раз терпела жестокую неудачу.
Как-то раз он не выдержал и, вздохнув, заговорил с ней по-простому, как обыкновенный пожилой уроженец Будслава в задушевной беседе:
- Дочушка, ну что ж ты мучаешься? Ты ведь сама всё прекрасно понимаешь. Грешно, что ты заставляешь страдать ближнего своего - разве он это заслужил? Нет. Грешно то, как ты этим тешишься, хотя в драке на многих азарт находит - только почему вместо любви у тебя выходит драка?.. А потом ты сама от происходящего впадаешь в грех уныния. Но вот задай себе вопрос, а ответ прочти у себя в сердце: зачем? Зачем ты насилуешь себя и других? Терпение, - горячо воскликнул отец Тадеуш, - вот чего тебе не хватает! Не надо подгонять Господа, Он сам знает, как устроить твою жизнь. А ты Его торопишь, обижаешься, пытаешься что-то урвать... Не пытайся завоёвывать - твоё будет не тобой же отнято, а тебе дано с благословением...
Он явно волновался, а Алеся перебила с непрошеной скептической усмешкой:
- Так значит, это как у Булгакова? Никогда и ничего не просите, сами всё дадут?
Отец Тадеуш вздохнул: он, скорее, винил себя за неспособность донести мысль, а не Алесю за непонятливость.
- Нет, - серьёзно и терпеливо ответил он. - Просить - можно и нужно, иначе зачем тогда молитва? Но просить и набрасываться с претензиями и обвинениями - вещи разные. А ещё постарайся вспомнить о жертвах и интенциях. Давно ли ты делала что-нибудь подобное?..
Попал по больному месту. Алесе, было, полегчало, а в итоге разговор всё равно оставил горечь. Она с истовой радостью настроилась на исполнение епитимьи, и даже готовое понятие о жертве у неё имелось - но и то замирающее со страхом и стыдливостью, очень несмелое...
И ещё кое-что шипом засело в сердце - то, о чём она не рассказывала на исповеди.
Она поняла свою проблему ещё тогда, когда читала со словарём чилийскую книгу об арауканских шаманах и мистическом браке. Нет, что вы. Некоторые духи не возражали, чтоб у их жреца была личная жизнь. Вот и дон Аугусто тогда не возражал. Никогда - ни слова упрёка. А только всё равно у неё никогда и ни с кем ничего не получалось.
Вот потому-то и "не по-людски".
А сейчас она с мрачным смирением приняла решение: ну и пожалуйста, ну и не надо - она готова обойтись без всякого там "человеческого счастья", только бы быть с Юрием Владимировичем, любить его и не расставаться. Лучше уж так, если она настолько не приспособлена к миру живых!
Вот только что для этого нужно, чтобы быть? Не просыпаться?
Сейчас, беседуя с ним о поездках в Крым, неспешно шагая по Царской тропе, Алеся обо всём этом не думала. Не выпадала в омут мыслей, крутя ленты страшных картин - просто несла это всё в себе.
- Вроде и тенёк, а жарковато, даже удивительно для осени, - проворчал Андропов, обмахиваясь своей светлой шляпой. - Сейчас бы холодненького чего-то. Ну, что ж поделаешь, придётся до дому потерпеть.
- А не придётся, наверное, - вдруг брякнула Алеся и заулыбалась как Чеширский кот. По телу пробежал искристый звонкий ток (по ощущениям, нежно-сиреневый... она просто любила описывать звуки и прикосновения языком красок).
Вот она опять - волна!
- Это как? Ты что, окрестности экстрасенсорными методами прошерстила, родник уже отыскала? - усмехнулся Андропов. Его развеселило Алесино выражение лица: что-то среднее между озарением Святого Франциска и рожей мальчишки, забравшегося в колхозный сад.
А её в тот момент просто понесло. Прорвалась какая-то безумная, авантюрная струя, хоть на минуту разогнавшая тугой болезненный ком в груди, который всё равно тянул и тревожил, хоть Алеся и мило болтала, и отпускала шуточки.
Это был момент самой бесполезной лихости и самой расточительной траты сил. Но об этом потом вспоминала вся компания, как о тех временах в Макондо, когда фазендейро прикуривали сигары от подожжённых банкнот.
- Щас, - торжественно сказала Алеся.
- Что "щас"?
- Да отвернись ты, не смотри! И минуту так стой, слышал? Засекай!
Юрий Владимирович только головой покачал и брови поднял, - "Удивительное дело!" - но послушно отвернулся.
- И не пытайся меня просматривать!
- Это ты мне запрещаешь? - шутливо огрызнулся он, прислушиваясь к затихающим шагам. Потом шаги совсем растаяли. Крадётся, что ли? Попытался уловить излучение: нет, тихо. Замаскировалась, негодяйка, это она умеет.
Влада проснулась от дрожания возле виска и забившего в глаза холодного света. Ещё донёсся не то звон, не то бренчание. Будильник, что ли, сбесился, подумала она. И тут сообразила: нет, какое там, звонок. Шикарно, небось, алконавт какой номером ошибся. Для приличия глянула. Опа. На экране высвечивалось: Штирлиц. А она у Алеси забита как Горчаков.