- Вот-вот, в том-то и дело! Намейсис был её героем. Этим всё сказано. Ты сама знаешь, что это означает.
- И ты, - вставила Алеся.
- Получается, и я, - смутилась Влада, - но у меня всё-таки другое. Одно дело, когда человек жив, а другое, когда... сама понимаешь.
Она неловко помедлила и снова подняла глаза на Алесю.
- А ведь она носила своего героя в сердце. Это было что-то вроде мистического брака. У неё была просто ошеломительная связь с ним. Мы только знаем, что был вот такой вождь и король по имени Намейсис, воевал с крестоносцами - и всё. Информации по всем энциклопедиям едва ли на абзац наскребём. Мы даже не знаем, когда он родился! А Беата - она видела всё, с потрясающей ясностью, полнотой, ярче, чем в кино, это было даже ярче её каждодневного мира, что, в общем, неудивительно. И именно это видение послужило пищей для написания романа. Она хотела посвятить жизнь - Ему. Могла бы, написала бы научный труд, чтоб донести до народа образ и память о таком великом герое, но она понимала, что у неё нет, блин, чёртовых источников, профанических, но таких необходимых! - есть только Видение и тайная жизнь. Но послужить ведь можно в любом случае - можно создать художественную книгу, если не можешь написать научную. Этим она и занималась кроме работы и магических штудий, хотя писательство - это тоже акт шаманизма. Мне даже кажется, что если пишущий не имеет Цели, когда садится за создание произведения, и не является шаманом, то что бы он ни написал, это будет пустышка. Пусть даже безумно популярная, с раздутыми тиражами и аханьем критиков.
Алеся отвлеклась от своих горестей и подозрений и в какой-то миг залюбовалась подругой: Влада говорила вдохновенно, глядя в пространство и приподняв упрямый подбородок, и голос её переливался приглушённым рокотом.
- Но Беата не могла не понимать, чем всё это чревато, а министр тогда вообще пришёл в ужас. Точнее, как он сам сказал - похолодел. На тот момент он тоже был в статусе "я не волшебник, я только учусь" - но о подобном явлении успел где-то прочесть. В таких случаях человек уже не принадлежит самому себе. Жизнь его становится служением, невидимым и скрытым. Плоды его могут оказаться прекрасны, и чаще всего действительно оказываются - гениальные творения так рождались, выдающиеся решения... Правда, достоверная информация обычно отсутствует, есть только версии, кто с каким героем был связан. Но этот дар имеет и обратную сторону. Я уже говорила о непринадлежности себе. А ещё человек не то, чтобы утрачивает личность, нет - но он цепляет на себя обрывки чужой судьбы. Свой путь подменяет чьим-то, не полностью, но в отдельных моментах. Судьбы оказываются буквально переплетены. Если сравнить судьбу с кодом, то он оказывается переписан. И это страшно. Ведь мало ли какие события происходили! Сломанный позвоночник Фриды - стоит ли художнику платить такую цену за любовь легенды Мексики и расцвет своего таланта? А глухота Бетховена? А инвалидность Рузвельта? А смерть детей? Или нищета? Или разбитое сердце и предательство? Это картинки в книжках красивые, на глянцевой бумаге, и имена громкие, и портреты парадные, и всё это в пышной россыпи эпитетов и мифов, просто небожители какие-то. А ведь жизни у всех этих гениев были непростые. Мы знаем об их достижениях - а что мы знаем о слезах и крови, об их потерях и страданиях? Мы-то, если напрячься, узнаем, но разве нам дано прочувствовать? А тут и вопрос возникает: а нам это в принципе надо?
Алеся протестующее раскрыла рот, но Влада разгорячилась, её было не остановить:
- И не спорь, Леся, речь тут не о том, что лучше уж быть обычным человеком с "простым человеческим счастьем" - у меня у самой от этого скулы сводит. Вопрос в другом. В том, что у каждого - свой собственный крест. А брать на себя ещё чью-то ношу... Во-первых, это нарушение. Во-вторых, героям от этого всё равно уже никакой пользы.
Алеся поняла, к чему подводила Влада. Но она только грустно усмехнулась и покачала головой:
- Но душа ведь бессмертна. Ей может быть и хуже, и лучше.
- О-о-ох, - протяжно вздохнула Влада, залпом опрокинула в рот остатки чая и запустила пятерню в густую волну своих волос.
- Чего?
- Да тут такая епархия начинается, когда сплошные риски, санкции небесной канцелярии, да и вообще можно вляпаться в нехорошую историю.
- Ясное дело, - покорно согласилась Алеся. - А чем всё закончилось?
- Да тем и закончилось. Её редкие знания и язык на уровне носителя понадобились одному ведомству, которое хорошо тебе известно, её завербовали и стали давать задания от элементарного по нарастающей. Беата была счастлива. Ведь она боролась против ненавистных тевтонцев - в Кёнигсберге, на своей родной проклятой земле... Но никто, как говорится, не застрахован. Я уж не знаю, в чём там было дело, и министру это тоже неизвестно, но она провалилась. И никакие тайные премудрости не помогли. Немцы её тогда пытали. Да-да, как пленного Намейсиса... Она никого не выдала. Держалась героически - я уж не знаю, помогал ли ей тот, чей образ она носила на своей душе, как вериги... А в последнюю их встречу Андрей Андреич её спросил: "Беата, а вы не боитесь брака со смертью?" - а она ему спокойно так ответила: "Мы все когда-нибудь умрём". Вот и всё. Знаешь, ясно было, что она уже всё для себя решила и ничего менять не будет. Но я прошу - остановись ты. Да, я постоянно мечусь, и меня реально не понять: то я подозрительная, то я проникаюсь и шуточки шучу... Но я же совсем была не в курсе! А то, что происходит, жутко! Леся, я тебя прошу, подумай хорошенько, что ты делаешь, - взмолилась Влада.
И, замолчав, тут же укорила себя за неожиданную горячность. Но она испугалась того, что увидела и никак не могла переварить информацию, путалась, терялась, а пространным рассказом сама же себя и подстегнула. "Напорола тут, наврала три бочки арестантов", - со жгучей досадой подумала Влада. Она ведь прекрасно Алесю знала: если её начать "учить жизни", то она послушает, отмолчится и сделает всё по-своему.
Алеся вздохнула. В кухне повисла тишина. Влада тоже не произносила ни звука. Любое слово грозило взрывом.
Но Алеся не испытывала ни возмущения, ни раздражения - хотя втайне была к этому готова, практически настраивалась на неизбежное. Но нет.
- Ты права, Влада, - наконец произнесла Стамбровская. - Нет смысла подгонять под пример: это "как у тебя с министром" или "как у Беаты с Намейсисом". Но вроде бы всё похоже на правду. Спасибо, что помогла.
Она поднялась с табуретки, Влада тоже подхватилась с дивана:
- Да всегда пожалуйста, надеюсь, я тебя не слишком загрузила.
Они чуть неловко обнялись.
- Ничего страшного, это я загрузила. Короче, так. - Алеся откашлялась. - Да, надо аккуратнее. Я пока сдам анализы, подожду результатов, и никаких сновидений и переходов. Ложусь на дно. Если что... сама же и позвоню министру. Честно-пречестно.
- Давай уже, честный чекист... - устало проговорила Влада. - Хотя нет, никакого "давай". Сегодня ты остаёшься у нас.
После недолгого препирательства Алеся всё-таки вывернулась под предлогом того, что от неё в больницу добираться удобнее. Да и идти туда лучше в обычной удобной одежде, а не во всей этой маскировочной парадной сбруе.
...да, всё правильно сделала: лучше не выдавать себя излишним послушанием.
Влада закатила глаза. Беглым взглядом прощупала линии вероятностей: нет, ничего, всё тихо и мирно. Алесе вызвали такси и проводили.
Шофёр попался молчаливый и сосредоточенный. Это было хорошо, потому что разговаривать совсем не хотелось.
Внутренняя дрожь до сих пор сжимала тело в пружину, как перед экзаменом или перед стартом. Ушёл лихорадочный панический зуд. Она могла бы показаться угрюмой, но почти спокойной. Всё было проговорено, вытащено из самых тёмных углов. Мысли ещё не оформились, но перестали колобродить и обрели направленность.