- Ну и что? Всё равно враги, хотя бы потенциальные.
- Немного недотягивает. Хотя сама по себе мысль, каково это, грохнуть визиря шурави, - красота. Есть ещё очевидная версия - американцы. Только не говори слово "попса".
- Попса лютейшая!
- Ну вот... А ведь это очень вероятно!
- Да там уровень безопасности был, ты что. Разве что через своих. Но я вот не знаю, могли бы свои или нет.
Хрестоматийная мифическая версия со Щёлоковым отпала сама собой, не успев оформиться. Во-первых, ну не всех же собак на него вешать, а во-вторых, хронология не совпадает: визит в Афганистан состоялся в начале 1980-го, а открытое противостояние с МВД началось с инцидента 26 декабря того же года, когда майор КГБ был убит в метро.
Когда был допит второй бокал бельгийского вишнёвого, Алеся снова замолчала. Уперев подбородок в сложенные мостиком пальцы, она начала рассеянно смотреть, как зажигаются в кафе огни, по очереди освещая мачты, снасти, приборы.
Ей снова становилось грустно: она ничуть не приблизилась к разгадке. Её просмотры и медитации ничего не давали. Она корила себя, что всё истратила на профанное копание под каких-то богачей. Хотя ведь есть же ей что-то надо, да ещё прикрывать наготу, какой бы она ни была прекрасной! И коммуналку платить. И интернет. И налоги. А проработка всех этих догадок - полный пшик. Одна только путаница и перегрев.
Она запустила пятерню в волосы и сжала горсть, словно хотела вырвать клок. Начиналось лёгкое головокружение.
- Леся. Только что ты была нормальная. Что уже там выплывает? Из глубин подсознания, я хочу сказать.
Она едва сдержалась, чтоб не запустить в него вилкой. А был бы полон наслаждения этот детский, обидно-неадекватный жест. Но всё-таки не стоит. Не надо. Она шумно выдохнула с кошачьим шипом. Всё, что она сейчас скажет, прозвучат ужасно. Ладно.
- Дим, спасибо тебе за вечер, спасибо, что заехал вообще. Но есть вещи, о которых я б не хотела говорить. Спроси Владу, если вы сейчас общаетесь.
- Но, Лесь, я бы лучше от тебя услышал, - в замешательстве заспорил капитан.
- А от меня ты не услышишь, - отрезала Алеся. - Извини.
Ей очень не хотелось завершать их встречу подобным образом. Но она уже почти смирилась: всё, к чему она прикасалась, превращалось - отнюдь не в золото, а в руины. Готовила она теперь невкусно и всё больше склонялась в пользу принятия добровольного поста. Насчёт качества уборки постоянно сомневалась. Хотя в бытовых вопросах она ещё справлялась прилично, что касается внешнего вида, то и вовсе замечательно - казалось, даже прибавилось тщания: как у реставратора при виде потёртостей и трещин. Но работу она выполняла плохо. Так ей самой чувствовалось. Всегдашняя подозрительность болезненно обострилась, словно содрали кожу, и она ощущала мельчайшую пылинку, малейшее дуновение, даже самый взгляд в свою сторону. И вот ей казалось, что начальник только из жалости да по старой памяти её терпит, не хамит, а коллеги всё шушукаются за спиной, и вот она уже не одна из них, а изгой - иными словами, возвращается туда, откуда начинала. А самым мучительным в этой ситуации было умственное, трезвое осознание, что всё это - неправда.
Её мир становился бледным и мучительно искусственным, тем больше её терзали обязательства перед миром другим, неосязаемым. Она иногда вздрагивала среди дня, как от тока, и застывала с отчаянным побелевшим лицом и полуоткрытым ртом. Такие приступы продолжались всего полсекунды. И она отмирала и суетливо бежала дальше, разгоняя в крови частицы страха.
Она с жадным упованием ждала встреч с Юрием Владимировичем, и была счастлива, даже если изредка не могла пробиться или встречались они на полчаса или час. Слава Богу, это было очень редко. Он рассказывал ей о тонкостях всех интриг, разъяснял игру, давал раскладки, формировал для неё отчёты, которые даже про себя, может, не продумывал словами. Для него это было моментально и рефлекторно, а Алеся была человеком совершенно другой формации, гораздо ближе к Западу. Вот и приходилось иногда разжёвывать, переводить с русского на русский. Она вникала и впитывала. Смотрела с неподдельным восхищением, притишенным и значительным. Но иногда тоска мелькала в её глазах, как у человека бессильного, но мятущегося.
Юрий Владимирович обнимал её и спрашивал, в чём её горе. И Алеся, конечно же, не могла ответить, что её горе - это он.
Впрочем, она старательно сдерживалась. В основном просто слушала и задавала вопросы, деловито и требовательно.
Самым трудным в таких случаях было придержать себя: "Ну зачем излишне болеть, всё равно победит ведь. Не вмешивайся".
А так хотелось.
Зато самыми потайными и сладостными стали мысли вполне естественные и поначалу непринуждённые - это потом они превратились в горьковато-сладкий мысленный ритуал, духовные упражнения.
А вопрос был весьма прост: что, если бы Андропов был её мужем?
Она очень переживала и пыталась целомудренно сконструировать альтернативную вселенную, где у них с председателем всё было бы по-настоящему, а не во сне.
Алеся ни за что не хотела занять место Татьяны Филипповны, боже упаси, тени таких мыслей повергали её в ужас и ошпаривали стыдом - тем более жгучим, что никакой параллельной вселенной не было и быть не могло.
Но она продолжала представлять, даже растравляя раны.
Обнаружилось несколько закономерностей. Алеся не рисовала себе мезальянса: она представляла себя женщиной лет пятидесяти пяти (даже со скидкой на ведьминскую моложавость этот шаг был для неё героическим). Она изо всех сил пыталась слушать, даже притом, что у неё была всего лишь раковина, а не настоящий прибой: пыталась угадать, что бы ему понравилось, а что нет, какие её привычки могли бы раздражить, а что было бы козырем. Она пыталась представить, что они уже нагляделись и надышались друг другом: а что бы они делали после этого, как бы себя вели? Она мысленно отрабатывала каждый жест, интонацию и прикосновение - делала всё то, без чего так здорово до сих пор обходилась. Она обложилась медицинскими справочниками и пыталась вникнуть, какой она должна была быть - её забота? Она мысленно приготовилась беспокоиться, тревожиться и терпеть неудобства. Она счастливо отметила, что темперамент у неё что надо - и если б он из-за болезни не смог дарить ей страсть, ей вполне хватило бы и нежности: этим можно выразить ничуть не меньше.
И она проживала уже даже не вторую, а третью свою неудавшуюся жизнь.
Глава двадцать первая
Что делать
На выставку она тогда, конечно же, пошла - как и в другие места, куда приглашал прокурор. Она любила и тонкие вина, и театр, и умные беседы с людьми высокого полёта. А пани Агнешка, оказывается, относилась к подобной вольнице демократично: у неё у самой были поклонники.
Около семи во дворе остановилась тёмная "ауди", в неё впорхнула Стамбровская, одетая парадно и строго. Вещей у неё было не так много, зато все элегантные и сочетаемые. Она давно и, возможно, преждевременно, сделала выбор в пользу классики. Но ведь именно на жакете в стиле Тэтчер лучше всего смотрится неброский, но значительный орден - вместо сотни колье и брошек.
Попросила побыстрее, приехала раньше, поблуждала глазами по нарядной толпе и - не ошиблась ведь! - увидела министра. Да, он тоже всегда любил живопись. Обрадовалась, изящно взмахнула рукой, он заметил её, с улыбкой помахал в ответ, развернулся, Лидия Дмитриевна тоже приветливо заулыбалась. Алеся подошла. Они поговорили минут пять. Он попробовал тактично выспросить, как у неё дела, заметил, что она похудела и смотрит как-то озабоченно. Алеся с новой, мягко сияющей улыбкой поспешила развеять беспокойство. Несколькими мазками она набросала картину напряжённой, торопливо-плотной жизни. Плавно закруглила фразу, выразительно оглянулась, на прощание кивнув, неспешно зашагала обратно и тут же встретилась глазами с Казакевичем. Прокурор не смог сдержать изумления, и Алеся сполна насладилась выражением его лица. На осторожный вопрос беззаботно вставила пару фраз о деле Вышинского и демонстративно поправила бордовый крестик на груди. Сделала маленький жест, говорящий о нежелании отвлекаться на посторонние темы. Прокурор лишь отметил, что она не так проста. Хотя ведь она изначально такой не казалась, n'est-ce pas? Вечер прошёл прекрасно, торжественно и приподнято, но до самого конца Михаил Семёнович не мог отделаться от лёгкого привкуса замешательства.