Алеся научилась наслаждаться подобными штучками. Совсем недавно, буквально на днях, она присутствовала на похоронах Брежнева. У неё не то, чтоб захватило дух от причастности к истории, но она была увлечена. Незаметно скользя за спинами и сливаясь с тенями, ловила выражения лиц, вглядывалась в позы, отмечала, кто где стоит, с кем говорит и как смотрит. Пускай она не ощущала это нутром и кожей, но составляла занятные схемки путём анализа. То и дело бросала взгляды на Андропова. "Чует своё право, чует", - с хищным довольством усмехалась Алеся. Вот его не могла воспринимать сухо: моментально срабатывали все датчики, считывались флюиды. Так, хватит, думала она, и сворачивала приём, повернувшись в другую сторону. Романов, Гришин, Тихонов, Черненко сливались у неё в мутные газетные пятна. Живее виделись Громыко и Устинов, правда, потом она всё равно удивлялась, насколько министр разный в прошлой жизни и в нынешней, ну совсем другое ощущение.
И снова смотрела на Юрия Владимировича с траурной повязкой на рукаве. И с тревожным неудовольствием отмечала перемены: да, ему полагалось глядеть невесело и угрюмо - но всё-таки. Его фигура оставалась массивной и полной, но лицо как-то осунулось, непропорционально и тревожаще погрустнело. Куда делись её любимые щёчки?..
Алеся огорчилась, поняв не только свою невнимательность, но и то, что всё происходит слишком быстро. Если задуматься - доводило до сладко-тошного трепетания в горле и подгибающихся коленей. Она знала, что на протяжении восемьдесят второго он очень много и напряжённо работал. Борьба за власть съела и задор, и обаяние, и здоровье. Она ему говорила, чтоб не убивался и отдыхал, но слова её уходили как в сухую землю. Да она и сама сознавала: не послушается. Не такой он человек. И она бы не послушалась, ну о чём тут говорить?
Ещё после резкого разговора с Владой она впала в какой-то ступор. Помнила фотографию: женщина на пляже смотрит на громадную волну стеною, безалаберно уперев руки в боки. Может быть, это и называется фатализмом? С ней это случилось при неудачной попытке на полгода уехать в Швецию. Студенческий обмен, все дела. Она-то потом понимала, что совсем не по причине бюрократии она опоздала, а из-за собственного малодушия и бездеятельной трусости, невовремя подсунула документы, невовремя заполнила анкету в посольстве, заламывала руки от волнения, но надеялась, что всё само рассосётся. В каком-то смысле оно действительно - рассосалось: Алеся никуда не поехала.
Она стыдилась и старалась не показывать своей тоскливой нежности (и сама понимала, что это временно, никакая плотина не выдержит) - и пыталась его подбодрить. Например, решила взять его в Беларусь и прогуляться по знакомым и любимым местам.
В этом словно было нечто особо значимое: пройтись там, где ходила с друзьями и будто заново промаркировать эту территорию, запечатлеть на ней новый символ. А ещё - ведь Беларусь занимала особое место в дискурсе современников.
Её страну снова и снова одаривали сомнительным комплиментом - "очень советская". От этого у Алеси постоянно сводило скулы. Она была совсем не уверена, нужен ли ей лихой российский капитализм или скромненькое евросоюзное счастье прибалтийских стран. Но всё равно грызло смутное недовольство. А теперь оно впервые оставило её - наоборот, вспоминалась одна большущая статья, впечатления какого-то россиянина, и там её застойную и чинную родину назвали "мечтой Андропова", ни больше и ни меньше - и от этого волнительно билось сердце.
Раньше она и не думала об однообразии встреч. А теперь переживала, что раньше не догадалась оживить их. И она не просто спохватилась, а прямо обмерла от догадки, сколько хотела бы показать и рассказать и как мало для этого отпущено времени. И дело было даже не в чувстве утекающих недель, дней, часов. Было обидно, что раньше у неё даже не возникало потребности делиться - и именно переживаниями, а не сухими сведениями из библиотечных томов.
Хотя в остальном всё протекало очень логично: сначала визиты на работу, потом на квартиру, потом на дачу, потом смелое чудо - вылазка в Вильню, а потом - сбросить последний покров и показать свою родину. Настоящую. До эмиграции.
Алеся не знала, в какой момент всё пошло не так, как задумывалось.
Эту маленькое путешествие нельзя было назвать катастрофичным.
Погода была прекрасная, потому что Алеся снова выбрала майский день для воплощения символического рая. Ещё оказалось, что в Минске он был, но проездом, так что чувство новизны было гарантировано. Маршрут был выбран удачный, и Алеся могла быть довольной, что показала почти все свои любимые места и достопримечательности: Немига и игрушечные предместья, оперный театр, Осмоловка с немецкими домиками и буйной зеленью, площадь Победы, парк Горького, улица Маркса с брусчаткой в начале, с кокетливыми кафешками и нарядными домами, скверик с фонтанами напротив КГБ и "башня святого Лаврентия" - ну ещё бы, чтоб они двое да туда не отправились! Юрий Владимирович признал, что тут уютнее, чем на Лубянской площади. Здание однозначно понравилось, это вам не "коробка с чекистами", он даже прокомментировал: "Не знал бы, подумал бы, что это университет". А башенка, к вящему Алесиному удовольствию, ему тоже показалась романтичной - знала она, знала, что он тоже питает слабость к таким вещам! Оставалось лишь завершить эффектный показ историческими анекдотами про Лаврентия Цанаву и его барские замашки.
Да, в основном всё прошло на ура. Вполне ожидаемо Андропова умилила чистота и простор минских улиц. И люди были одеты симпатично. И здания стояли аккуратные: не было той живописной дряхлости и дикости, что встречается порой в центре Москвы. Хотя ведь и ожидаемо: в войну тут пепелище было, дома перебиты, как звери, и история вымерла - и теперь всё новодел и новострой, и именно он считается жителями двадцать первого века "историческим".
Это тоже разочаровывало: да, ему нравилось, но никаких особых восторгов. Подумаешь, сталинский ампир. У них в Москве такого добра навалом.
Хотя Алеся не только поэтому расстраивалась и ощущала смутную вину, а сразу же после - вину за виноватость (она вообще была мастером вторичной перегонки чувств).
Разумеется, неопасно при визите в чужую страну бездумно разглядывать картинки, неловкость начинается тогда, когда начинают задавать вопросы о жизни.
Началось всё с телефонов. Их было много. Все современные и продвинутые, круче, чем любая "вертушка" - и это у обычных граждан!
Алеся изумилась: странно, что в Вильнюсе он этого не заметил. Андропов пожал плечами: ну да, не отложилось впечатление. А ещё он наивно и привычно полагал, что Алесе шикарный гаджет полагается по службе. А ещё туманно высказался, что воспринимал ВКЛ как нечто "особенное". Читай, фантастическое, подумала Алеся.
Ах, так. Ну да. Значит, там, в волшебной стране, подобный атрибут приемлем, а в "нормальной" Белоруссии - нет: не положено.
Она несколько раз выдохнула, нахмурившись, и промолчала. Просто подтвердила, что такие телефоны доступны всем желающим. Были б деньги.
Второй такой диссонанс они оба испытали, когда заскочили на ходу в магазин: Алесе вдруг ужасно захотелось пить. После некоторых терзаний она купила напиток с мякотью алоэ. Алеся всегда и всех доводила до белого каления своей неспособностью быстро сделать выбор. Но она тогда и вообразить не могла, что раздражать может само наличие большого выбора. И отсутствие километровых очередей. И охранника у входа, как возле "Берёзки", и деления магазинов на категории: для простых смертных и для номенклатурного сословия.