Юрий Владимирович тоже говорил без колкостей и провокаций, наводящие вопросы задавал осторожно и деликатно. Но уж слишком хорошо она умела его чувствовать. Кроме того, слишком много всего перечитала и передумала.
Алеся не ставила цели никого уязвлять. Ей запоздало показалось, что сама эта прогулка была зря задумана. Простодушно было полагать, что при всей своей прогрессивности человек, всю жизнь проживший в Союзе и отдавший не просто лучшие, а фактически все свои годы, государству, почувствует себя уютно в такой обстановке.
И Алеся его очень понимала. Примерно такое же чувство настигало при переписке с иностранными приятелями: они после универа были отправлены по своим дипмиссиям, а она - на грёбаный завод. И её аж колотило от осознания: да, она тоже "элита", а живёт всё равно хуже. И усилий положить придётся больше. И не для того даже, чтоб переплюнуть, а хотя бы сравняться! Почему ей приходится выгрызать зубами то, что им достаётся как должное?!..
И её ледяным шипом пронзил вкрадчивый вопрос:
- Леся, а сколько у вас лет прошло с тех пор?
Ей не надо было объяснять. Бережно подхватывая недоговорённость, она сглотнула и выговорила:
- В нашей вселенной... ну, двадцать пять.
И здесь полагалось бы провалиться сквозь землю. Потому что вселенная у них была общая.
Андропов не смог сдержать горьковатого вздоха. Сразу же взвихрились и атаковали мысли: не допустить! Догнать. Перегнать.
Не успеть.
Алеся сбилась с шага и сжала кулаки от внезапной боли и пожалела о своих прошлых жестоких высказываниях. Если углубиться в воспоминания, пришлось бы пожалеть о том, что они в принципе встретились. Но уж если обратиться к самому истоку, то разве она искала этой встречи?..
И она потрясённо замолчала от неясной догадки, пока Юрий Владимирович с лёгким волнением не окликнул её. Да, действительно. Может, даже это неудачное свидание для чего-нибудь нужно.
И она просто сжала зубы, когда дошло до прочих неудобных моментов. А их было достаточно. Например, внезапно оказалось, что здесь существует предпринимательство - как бы Алеся ни хаяла свою страну, а пришёл ей черёд чуточку устыдиться: оказывается, не всё у них так страшно. А как бывает - может рассказать "простой советский парень", идущий рядом. Ещё выяснилось, что люди могут свободно обменивать валюту и выезжать за границу: нет, ну каково? Партия бы такого не допустила. И потому большим, хотя и ожидаемым ударом, оказалось её отсутствие. Нет, партии с маленькой буквы, конечно, были, штук пятнадцать. Все при этом ни рыба ни мясо, но это всё равно что по волосам плакать, когда головы нет. Есть, вернее, но совсем другого плана. И это не говоря уже об импортных шмотках, заграничной музыке, о том, что на День Победы - охотней носят яблоневый цвет, а не гвардейские ленты, а на демонстрациях - портреты родных, а не Жукова или Сталина. И о том, что за последние десять лет и в плане языка, и в плане истории стало полегче, и национальная самобытность порой неуклюже, но гордо демонстрировалась.
- Знаешь, Леся, - усмехнулся Андропов, - никакая она не советская, твоя Белоруссия. Обычная буржуазная страна. Ну, в лучшем случае не "советская", а... "югославская".
Алеся подняла бровь:
- Никогда об этом не задумывалась. Я тут выросла, знаешь ли. Но раз ты говоришь, значит, да.
И правда ведь. Тем более что есть тут один товарищ, поразительно напоминающий Тито.
Ей вдруг стало грустно. В том-то и дело, она не замечала то, что бросалось в глаза Андропову - и поэтому многое не ценила. И она с особым своим мазохизмом подобрала нужное словечко: зажралась.
И её захлестнула злая горечь.
- Знаешь, Юра, не буду спорить, - кивнула Алеся. - У нас слово "советский" давно уже - аллегория. И думает каждый о своём.
- А ты о чём думаешь? - посмотрел на неё Андропов.
Они сидели в каком-то скверике. Они вообще двигались перебежками - хотя Юрий Владимирович держался неплохо и не показывал усталости. Но Алеся как нарочно надела ради особого случая очень модные и очень неудобные туфли: так что она постоянно просилась где-нибудь посидеть, ну хоть пять минуточек.
- Я думаю о тебе, - медленно и тихо произнесла Алеся. И это была чистая правда. - Но не всегда так было, - добавила она. - У каждой медали две стороны, у каждого общества свои достоинства и пороки...
На её лице плавали лёгкие блики от просветов в шевелящейся листве. От зелени, разлитой в воздухе, оно казалось бледнее и надменнее, а от световых скачков неверным и непроницаемым.
Она уже рассказывала о своей работе до эмиграции, подробно, как на кушетке психоаналитика. Эта непосредственность и сыграла с ней злую шутку. Из-за неё и произошла ссора, которую со старинной напыщенностью так и тянуло назвать "роковой".
Это было странно, до чего она распереживалась. Ведь к тому времени её ненависть и злоба уже как-то выцвели сами собой к несказанному облегчению. А нет, проснулось ведь старое ощущение от жизни.
Какие красочные, брызжущие ядом, кровью и смолой, картины носились у неё в мозгу! Как она сгорала и тряслась, какие грязные пузырящиеся ругательства постоянно слетали с её уст, когда она принималась рассказывать желающим, "как у неё дела"! Совки. Тупые бл**ские совки. Все виновные представители власти. Те, кто придумал кабалу распределения после универа. Те, кто заикался про долг перед государством (а чё ты такой умный - бюджетник, да?! - а черпани-ка дерьма полным ковшиком!). Те, кто бросал наживку из "престижа" и "великого будущего". Те, кто готовил специалистов, а потом не знал, куда девать. Те, кто гноил таланты и амбиции - и не каким-то там романтическим "преследованием", а тупо убожеством и отсутствием перспектив.
Правда, к концу срока Алеся уже как-то перебесилась - может, просто устала?
И чего она тогда так взбеленилась при разговоре? Чёрт за язык дёрнул, думалось. Ох, хоть бы это не оказалось правдой.
Сейчас же она просто вкратце перечислила всё, что связывала с любимым заводом: бездумное выполнение плана и неумение сбыть продукцию (та же фигня, что с выпускниками, не правда ли?), низкое качество, косность и спесь руководства, апатию и враждебность работников, всеобщую нервозность и идиотскую практику иногородних назначенцев.
- Про своего шефа повторять не буду, - сказала она. - Просто поверь мне, Юра, как человеку, которого ты знаешь много лет, я на него ополчилась не просто потому, что это жирное хамское быдло с полным ртом беломорной вони и отборных матов. Мне просто не хотелось лезть из кожи вон, чтобы какой-то сраный кишкоблуд и его кодла набивали себе мошну...
- Об этом ты мне ничего не рассказывала, - сказал Андропов, ожидаемо поморщившись от её лексики.
- Ты тогда не дослушал, - мягко заметила Алеся.
Она рассказала, как её начальник форсировал закупки в нарушение законодательства, пропихивал каких-то своих поставщиков, и всё это с руганью и угрозами, если ему казалось, что документы оформляются недостаточно быстро. Но если ценой неблагодарных усилий упускалось что-то ещё, более насущное - удары на Алесину голову тоже сыпались градом.
Сырья по этим контрактам приходило кот наплакал, качество было мерзким.
- Вот тут-то я и сообразила, - медовым голоском протянула Алеся.
Сразу после прихода на завод у неё возникли проблемы со службой безопасности. Никакого поджога склада или взрыва в цеху - "фотографии в нацистской форме". Пара скользких вопросов в присутствии коллег, стыдненький вывод в коридор для воспитательной беседы - и вот уже Алеся со злым лицом и неожиданно тряскими коленками стояла и сквозь зубы отбрехивалась от товарища из режимно-секретного сектора (боже, название-то какое!). Возвратясь в кабинет, она дрожала от стресса и возмущения. Во-первых, наряд гражданский, а фуражка не немецкая, а чилийская, они реально такие идиоты или прикидываются (увы, безотказная тактика, что у ментов, что у этих вот). Во-вторых, какое им, мать их, дело?! Она же не шахидка какая-то! Она тогда впервые испытала очень характерное чувство: слабость и унижение.