- Прочтите "Отче наш", - строго наказала Пани, - зацепитесь здесь.
Вот именно. Зацепиться бы. А не всем это удаётся. Да и что за нелепая, простецкая процедура такая, всего лишь какой-то там "Отче наш"! Но она перерыла кучу трактатов - ладно, не "кучу", а те, где упомянут обряд, и нигде никаких вариаций. Разумеется, пустопорожние назидательные рассуждения о том, что надо сосредоточиться, через сердце своё пропускать слова молитвы и всё такое прочее не считались.
До смешного прост обряд. Но Алесе - нет, ей стало страшно. Она успела подумать, как её, окоченевшую, найдут завтра утром меж старых могил, а может, и не завтра - и её пробрала дрожь. Бедные ребята! Она их бросит самым злодейским образом. Бедный министр! Если он узнает... Да. Это будет предательство. В её случае давно закончились человечные слова, основанные на презумпции невиновности. А металась она точно, как какая-то там средняя кремлёвская сошка во время битвы акул. Простите, милый Андрей Андреевич, вы мне очень дороги. Но я выбрала Юрия Владимировича, без которого и вовсе жить не могу.
Всё это пронеслось в её голове за пару секунд, возможно, отразилось явно на лице, поэтому Пани с неудовольствием пробормотала:
- Ну оставьте же думать всякие глупости, замолчите! Ради Господа нашего, молчите! И смотрите.
И тут же - Алеся ахнула - она накрыла её закрытые глаза своими мягкими, но пронзительно ледяными руками.
Но этот холод скоро перестал жечь - он растёкся по всему телу истомной прохладой, как кондиционированный воздух отеля после прогулок по жаре. Но и этот уютный холодок продолжался недолго, хотя Алеся потеряла счёт времени, точнее, поняла, что оно как таковое отсутствует.
Прохлада начала сменяться теплом, затем настойчивым жаром. И не было ничего, и только Алесин дух носился неведомо где, в безымянном пространстве, где существовал один лишь этот жар. Она вспомнила о финской сауне: сухость, шипение воды на каменке, полутёмное помещение, опущенные от изнеможения веки, темнота, темнота, и лихорадочное припекание...
Алеся встревожилась и распахнула глаза. Теперь они у неё снова были. И её чуть не ослепил свет: белый, горячий и безжалостный. Но этого не случилось: на ней оказались очки с тёмными линзами - и видела она столь же чётко, сколь ярко.
Мир стремительно собирался в картинку - диковинную настолько, что становилось не по себе. Перед ней простиралась белесовато-жёлтая плоская пустыня, в отдалении возвышались горы, прокалённые солнцем - именно туда и лежал их путь.
Их?
Алеся оглянулась и от ошеломления чуть не ахнула. За ней на конях ехали верные паладины, одетые современно, несмотря на колорит происходящего, - лишь она обернулась, они подобрались и приготовились внимать - а за ними маршировали многочисленные колонны и следовала военная техника. Чёрт возьми, ну никто же не передвигается таким средневековым манером в наше время! А вдруг моджахеды какие-то? Опять же, неизвестно, почему она подумала именно о них. До неё донёсся вопрос офицера из свиты:
- Ваше Величество, не пора ли проинспектировать войска? Вы давно не показывались перед солдатами, они тревожатся.
- Пускай будут покойны, - отозвалась Алеся, - и не забывают, что в священной войне хранит их не государь, но Господь. Но раз уж они так хотят, я поприветствую их.
Она развернулась и поскакала по направлению к арьергарду. Как выяснилось, Алеся восседала на белом арабском скакуне, покрытом красной попоной. Ещё на ней был неопределённо серый неопределённо генеральский мундир. Не то чилийский, не советский, хотя тёмные очки навевали вполне понятные ассоциации, как и зализанные волосы (в моменты волнения у неё была привычка поправлять причёску: тут Алеся тоже машинально подняла руку и потрогала голову). Руку, разумеется, правую: в левой был тяжёлый щит - красный, с шестиконечным крестом. Она знала, что он тяжёл и выдержит нечеловеческий удар, но сама управлялась с ним легко: а никто бы и не сказал, глядя на её худую длинную фигуру. Слева болтались ножны, там ждал своего часа меч. Но Алеся растерялась: у солдат она увидела автоматы и гранатомёты, и собственное оружие показалось ей ужасно нелепым.
Ещё удивило, что колонне не было конца, хвост её исчезал за горизонтом, словно целую страну отрядили воевать или вовсе пол-Европы.
Войска приветствовали её радостным кличем, раздавались даже песни на латыни в её честь. Но как только она отправлялась дальше, то слышала за спиною ропот, и чем дальше, тем больше. В конце концов до неё донёсся отчаянный крик:
- Государь, доколе?!..
Наступила испуганная тишина. Тем более давящей и напряжённой она казалась, что не слышно было человечьего голоса, одни лишь шаги да бряцание амуниции.
Она увидела заморенного пехотинца, совсем мальчишку, с испуганным и отчаянным лицом - и окружали его такие же пыльные, измученные галчата. Алеся развернула коня мордой к нему и спросила:
- Сколько длится наша священная война?
- Тридцать семь лет ты водишь нас по этой пустыне, Государь, - скорбно отозвался пехотинец, поправив на плече автомат. - Ещё до меня всё началось.
- Но это всего лишь миг перед лицом Бога и вечности! - воскликнула Алеся.
Эффектно приподняв коня на дыбы, она начала звучным и твёрдым голосом вещать о вере, правом деле, войне и победе. При этом сама понимала, что речь её - чудовищна: она так и пестрела штампами из мемуаров античных полководцев, Алеся даже всунула туда переработанную фразочку Бонапарта о "пирамидах" и "веках" - какая пошлость. Хотя все её вассалы выражались подобным образом, так уж сложилось. И солдаты отреагировали вроде бы искренними, а вроде бы просто традиционными криками "ура", а Алеся, довольная собой, поехала обратно.
Сколько они так шли, неизвестно, но их давило тяжёлое беспощадное солнце, душный ветер и неизбывное чувство тревоги. Оно было разлито в воздухе, Алеся не ощутила его сначала лишь потому, что была слишком огорошена. Казалось, каждая колючка, каждая змея и песчинка здесь ополчились против них - а что до сих пор не началось ничего страшного, так это недоброе затишье.
Алеся напряжённо сглотнула слюну, хотя глотать уже было нечего. Сердце начинало биться так, что волны от биения отдавались в глаза, и она моргала.
Враг. Он был здесь. Нигде и повсюду.
Были, конечно, и солдаты, и офицеры, но у неё имелись личные счёты.
Неужели она наконец - увидит?
"Покажись, - напряжённо думала Алеся. - Покажись, гад!"
Офицеры тоже нервничали, хотя держались гордо. Один из них не выдержал, подъехал к ней сбоку и боязным тоскливым полушёпотом спросил:
- Ваше Величество, можете приказать казнить меня за дерзость, но куда мы всё-таки идём, что мы ищем?
- Мы идём неизвестно куда и ищем неизвестно что, - издевательски спокойным тоном отвечала Алеся.
Так, в сущности, и было.
- Мы ищем счастия и спокойствия для нашей страны, чтоб не дать неверным овладеть ни умами, ни душами, ни землёю, и освободить Гроб Господень, вот почему мы пришли сюда, неужели непонятно! - вспылила Алеся. - В следующий раз вам и вправду отрубят голову за глупые и трусливые вопросы!
Офицер, лепеча покаянные слова, отпрянул назад и затёрся куда-то в хвост свиты.
А тревога нарастала. Вместе с солнцем двигаясь к зениту, она превращалась в страх.
Словно гудение в голове от зноя, усиливалось знакомое тёмное ощущение. Зов.
Она выжидала. Терпела, как тогда в бане, испытывая выносливость.
Но зов становился невыносимым, он жёг сильнее зноя, и душа её клокотала, почти разрывая тщедушную оболочку.
Алеся резко обернулась и столь же резко бросила:
- Мне нужно побыть одной и помолиться. Никому не следовать за мной!
- Но, Ваше Величество...
- Я сказала: нет, - жёстко отрезала Алеся. - Гетман Соколовский позаботится о войске в моё отсутствие, не так ли?
Откуда она взяла эту фамилию и почему назвала командующего гетманом, было неясно, но в тот миг она не замечала всей этой странности и мешанины образов. Не дожидаясь ответа, она припустила галопом вперёд. Армия осталась позади. Пейзаж был неизменен. Только сильнее гнала её к цели тревожная белая ярость.
Она наконец увидела нечто вроде оазиса - но он высох давным-давно. Остались только руины, и груды камней, и скелеты пальм. Алеся спешилась, не расставаясь со щитом, и направилась к остаткам сооружений - по всему было видно, что в центре находилась даже маленькая скромная мечеть, но теперь и она была разрушена.
- Женщина!
Алеся вздрогнула. Голос принадлежал немолодому человеку и исполнен был возмущения и потрясения.
Рывком обернулась. Поодаль стоял седобородый старик со смуглым жёстким лицом. По спине прошла дрожь от одного его взгляда. На нём был полосатый тюрбан, в руке он держал кривую саблю. Серый скакун переступал длинными ногами рядом.
Наверное, и неизвестный, и Стамбровская выглядели как переговорщики, раз спешились. Вот только не слишком дружелюбные: от испуга Алеся тоже выхватила свой меч.
- Я полагал, что правитель гяуров - мужчина, - медленно произнёс старик.
- Внешность бывает обманчива, - с лёгкой насмешкой отозвалась Алеся. Ну вот откуда у неё эти замашки, эти фразы, тон? Она словно читала текст на сцене и вживалась в роль по Станиславскому. - Тебя не должно волновать, как я выгляжу сейчас.
- Так ты и в самом деле могущественный колдун, я не ошибся, - недобро отозвался старец. - Я слышал, что таких, как ты, и твоих воинов не привечают на родине. Вы и так неверные, а вас обвиняют в отступничестве и ереси ещё и там, в ваших варварских землях! - Он зашёлся хрипловатым смехом.
Алесе стало жутко. От этого неизвестного исходил такой грозный напор, что она обмирала. Словно запоздало сообразив, она вскинула щит.
- Так ли правоверен ты, подумай! И так ли благочестив? - огрызнулась она. - Враги твои визири и кади, шейхи и высокомерные имамы - всё это смело, но как это вяжется с Кораном?
- Не смей произносить нечестивыми устами название Священной Книги! - угрожающе произнёс старик, поигрывая саблей.
В его движениях проступала хищная лёгкость, дивная для такого возраста - хуже всего, что она казалась ничуть не связанной с телесностью. Алеся была напугана и забыла, что она отмечена тем же самым. А враг её всё говорил - о тайном знании, об истине и Силе, и каждое слово било волной. В душе боролись досада и покорность: Алеся понимала, что потом забудет эту речь, как эпилептики, очнувшись, забывают свои вспышки и откровения. Личность недруга была также скрыта пеленой, и где-то на краю сознания шевелилось облегчение - лучше и не знать. А он решил от слов перейти к делу:
- Ты не только пришёл на мою землю, гяур, ты возгордился и решил обрести Силу, затмив всех живущих владык, - с негодованием молвил старик, - но у тебя этого не выйдет. Здесь есть только один господин - я. Ты не можешь стать пророком, ты - шайтан, и будешь уничтожен.
- Это мы посмотрим! - закричала Алеся.
Они ринулись друг на друга и схлестнулись, от клинков посыпались искры. Наяву Алеся ни за что не смогла бы так сражаться, её познания в фехтовании не выходили на пределы "офицерского минимума". Здесь же она билась нечеловечески, думать было некогда, она слилась со стихией - рукой её водил какой-то первобытный вихрь, и он был живым, разумным, ей самой от этого было жутко - но ярость оказывалась сильнее. Она металась, как леопард, и обрушивала град ударов на врага, но не могла превзойти его. Её меч был слишком тяжёл, движения неповоротливы - как же трудно было уследить, чтоб противник и правду не оказался "всюду" - за спиной, слева, справа!.. Его сабля мелькала серебряной коброй и вот-вот должна была ужалить - Алеся ощутила, что скоро ослабеет. Из последних сил она исторгла из себя чудовищный силовой сгусток и с криком ударила, и клинок её в тот момент превратился в пламя, но сама она от напряженья сил лишилась чувств и стремительно полетела в бездну.