Опомнившись, Алеся вздохнула и подумала, что сейчас ей только это и нужно - пропускать через себя поток. А безупречнейший анализ стоит оставить на потом. Пока же она произнесла самое простое, что пришло ей в голову:
- Боже, помоги мне сделать всё, как надо.
И отпустила свечу. Тепло мерцая меж других огней, она медленным корабликом поплыла к распятию.
Потом оставалось очевидное: Алеся подошла и подобрала своё оружие. И снова удивилась, что оно так легко для неё, хотя на самом деле должно бы оттянуть руки. Ей показалось, что в храме стало светлее: она теперь различала и нефы, и ряды скамей, когда шла к выходу. И двери сами распахнулись перед ней, и в лицо хлынул тёплый, шумный, пахнущий воском и ладаном свет...
Глава двадцать третья
Последние встречи
- Да вы вообще стыд потеряли?! Кто же спит во время мессы! Вот бесстыдница, вот... вот... иди в другое место, если не проспалась!
Старушке не хватало слов от возмущения, она трясла пронафталиненной шляпкой и чуть не клацала узкими вставными зубами. На неё укоризненно шикали с соседних мест.
Алеся удивилась, насколько безболезненным было возвращение от такого глубинного, поразительного видения. Если не считать мелкой яростной тряски за локоть. Ох, да. Церковные бабки - они везде одинаковые. Что в виленском барокко, что средь византийского золота, не говоря уж о параллельных мирах.
А злиться почему-то не хотелось. Насколько мелочны были эти вздорные приставания (да, а почему старушке не пришло в голову, что Алесе плохо, что она больна?) - и они не могли иметь никакого значения. Тучи булавочных стрел даже не отскакивали - они скользили по её душе и осыпались мимо.
Алеся ответила широчайшей, светлейшей улыбкой (вот, наверное, издевательски вышло), молча встала и направилась к дверям. Хотя служба ещё не кончилась. Удивительно, ведь там - во внутренней обители - Алеся прожила свою маленькую вечность.
Она снова испытала дежа вю, но без буквальности. Старая улица обретала сходство с акварелями минских художников - они были обычными, эти акварели, но милыми, ничуть не пошлыми, очень всегда просились и в кафе, и в учительскую, и на стену в гостиной, да-да, лучше всего над пианино. Приглушённые оттенки осенней сепии. Дивное, чисто сезонное сочетание прозрачности и насыщенности. Влажность - печальная и растроганная, словно не от мороси, а от полонеза Огинского, сама собой проступившая.
А она этого так давно не замечала. И перемены не бросались в глаза, и краски. Боже, вот уж действительно нездоровье, если она утратила свою чуткость и способность видеть. Нехорошо, когда взгляд - только внутрь. А сколько всего красивого, даже ничуть не связанного с её личными переживаниями. Просто грустного и прекрасного.
Что-то нарушало пейзаж. Наверное, одно лишь цветовое пятнышко: аметистово-сиреневый среди серого, рыжеватого, антрацитного, чёрного, умбры.
- Эй, Алеся!
- Лора!
Она сбежала со ступеней храма и обняла подругу.
- Да вы что, сговорились, что ли?!
- У меня получилось! Нарочно причём! Сознательно!
- Блин, да это дурдом! Я с ума сойду!
- Я ощутила сигнал, что с тобой какая-то беда.
- Ну точно, это заговор!
- Ты о чём? У тебя вид и правда - краше в гроб кладут.
- Да, Лор, я болела. Но вот выздоровела. Честно. Вот только что.
Дождик словно раздумывал, перейти от измороси к ливню, или так сойдёт. Он был нерешителен. Но мелкие капельки всё чаще оседали на стриженых и крашеных головах: сиреневой и графитно-пепельной.
- Пошли куда-то сядем. Только не ко мне домой, там кошками разит и бардак ужасный.
Несколько минут - и они уже возле окна неизвестной кафешки заворожено смотрели в круглый стеклянный чайник, где заваривалась таинственная флора.
- Как у тебя вышло, вот что скажи?
Лора пожала плечами.
- Э-э, ну как бы это... Я просто открыла твои рассказы и начала вчитываться.
- Really?! - с нарочитым акцентом фыркнула Алеся.
- Да. Я хотела представить и понять, что герои чувствовали, как настраивались, да что вообще для этого надо. Причём не обряды или заклинания - а что должно внутри происходить.
- Ты права, - отозвалась Алеся чуть рассеянно. - Вот это-то - самое главное.
- Ну, и как-то удачно сложилось, оно само у меня вышло. Ты извини. Я правда нетерпелива. Ну, я понимала, что у тебя тут происходит что-то серьёзное, и вот не выдержала! Может, расскажешь? Тогда, на Белорусском, ты меня напугала, честно. Вот я и решилась прорваться, дня четыре пыталась.
Алеся была совсем смущена. Краснея и крутя на пальце колечко, она подумала: "Нет, ну какие у меня всё-таки друзья! Я такого не заслуживаю". Но сдержалась и с улыбкой пошутила:
- Ну что ж, поздравляю! Первый прыжок, да ещё без инструктора, и полностью удачный.
- Спасибо. И всё-таки расскажи, что происходит, - настойчиво повторила Лора.
Алеся вздохнула, оперлась щеками о подставленные руки, помолчала, собираясь с мыслями. И обстоятельно рассказала о событиях последнего времени, которые вращались вокруг одного и того же: её переживаний из-за Андропова и попыток помочь. Первая попала в разряд запрещённых приёмов, несмотря на милосердное намерение. Из-за второй всё начало рушиться, одно за другим: работа, репутация, отношения с людьми, вплоть до безобразной ссоры с Владой, здоровье душевное, потом и физическое. Но главное: Алеся поняла, что за страдания Юрия Владимировича она может казнить только себя саму.
Когда был обрисован самый главный поворот этой истории, Лора только и смогла произнести:
- Ну, дела...
Она поднесла ко рту чашку, но поставила обратно, будто не уверенная, сможет ли сделать глоток. От услышанного заняло дух.
Стамбровская напряжённо смотрела на подругу и мысленно начала отсчитывать секунды: только это помогало понять, что прошло не так много времени, это для неё оно невозможно тянулось, царапая наждаком. Ей показалось, что в Лориных глазах успели смениться и недоверие, и изумление, и, наконец, страх. Только бледное, мимолётное отражение того страха, что пережила она сама в тайном храме при постижении Замысла.
- Тогда я всё понимаю, - тихо проговорила Лора. - Только не стоит так себя истязать.
У Алеси дрогнул угол рта. Ну а что ещё сказать? Что делать?
- Что будешь делать? - эхом мыслей отозвалась Лора.
Алеся посмотрела в окно. Холодный дождь змеился по стеклу, размывая заплаканный городской пейзаж. И, снова обернувшись к подруге, она ответила:
- Ничего. Будем жить.
Они так и не пошли на квартиру, а, ёжась под брызгами из водосточных труб, погуляли немного по окрестным кварталам. Угодили в затишье - повезло. Потом снова стало накрапывать. Девочки решили, что Лоре пока лучше вернуться домой, если не хочет простудиться. Переход совершили в тёмной высокой арке. В Москве Алеся провела подругу до станции Кузнецкий Мост и снова поздравила с удачным перемещением.
Вернулась на то же место. Обыденно зашагала на улицу, нашаривая зонтик в глубине сумочки.
Прохожих попадалось мало. Алеся только заметила, что листья почти все облетели - странно, а ведь только недавно они так золотились. Город казался осиротевшим. Она каким-то чудом выхватила из свежей памяти кусок этой невыразительной, скомканной мессы и вспомнила, что завтра Деды. На кладбище она не пойдёт: не к кому. Зато сегодня отправится к Андропову. Эх, скорей бы! - как дотерпеть до сна?
А там, как в один из прошлых разов, сад ещё играл яркими красками. Гремя сухим листом, она даже по дорожке не пошла, кинулась наперерез.
- Я уж думал, ты совсем меня забыла, - улыбнулся Юрий Владимирович. - Да, говорил я это и раньше. Просто каждый раз тоскливо без тебя.
Они обнялись, стоя на веранде. Алеся прильнула к его уже вовсе не пышной, но мягкой, горячей щеке, и закрыла глаза. На нём была тёплая домашняя кофта, и это как-то растрогало, а может, не это, а то, как он к Алесе прижался. Это именно так и ощутилось: что Андропов не её прижал к своей груди, а сам приник. А ещё у него сильно билось сердце.