А Алеся помнила те, лучшие времена, и сердце её сжимала холодная каменная рука от чувства неумолимой быстроты происходящего. Ей было больно. Порой и физически, и она привыкла к этим ощущениям, как бичующий себя монах. "Достойно это и справедливо". Всё то же верно для Юрия Владимировича, уговаривала себя Алеся, убеждала, надеялась, молилась - хотя утешения всё равно не получала.
Оставались и ещё ложки дёгтя, хотя Алеся внимательно и со старанием приводила в порядок все свои дела и всё, что составляло для неё среду жизни. Давалось это нелегко. Но Алеся знала только одно спасение - дисциплину, и расписала себе график встреч с друзьями по обе стороны границы, в Беларуси и в ВКЛ.
А Владу туда не внесла. Потому что к ней решила отправиться сразу же. Звонила с тяжёлым сердцем, помня о своей злобе в ответ на заботу. У Алеси не выходило списать свои гадкие слова на горячку и болезнь - она тогда просто высказала то, что давно накипело. Влада отвечала дружелюбно. Она взяла себе за принцип вежливость при любых обстоятельствах, и год от году всё больше в этом преуспевала. Только иногда это начинало тяготить.
Но под конец разговора голос её изменился - в нём появился какой-то излом, и Влада чуть тише прибавила: "А давай лучше в городе. Давай в "Старую Клайпеду", а?" - странным, просительным тоном. "Давай", - глухо отозвалась Алеся.
Опять это чувство - круг замыкается. Нет, это снова мнительность. Она ведь ходила туда и с Димой Батурой, ничего особенного. И всё-таки... Ах так. Прекрасно. Она с удовольствием сыграет в эту игру. И Алеся полезла в шкаф в поисках любимого пальто, стилизованного под адмиральскую шинель.
Скоро закроют на зиму. Романтики уже никакой. Стамбровская застыла, глядя в окно: хмурые тучи, свинцовая вода со знобкой рябью. Этот безрадостный пейзаж почему-то затягивал, и Алеся не сразу заметила подошедшую Владу: в кои-то веки она явилась позже.
Разговор не клеился. Беспомощной шелухой лущились фразы, и им обеим никакие новости интересны не были. И поэтому они замолчали. Первой нарушила тишину Алеся. Виновато подняв глаза, она произнесла лишь одно слово:
- Прости.
Влада внимательно посмотрела в ответ и задумчиво отозвалась:
- А знаешь, не могу. Потому что прощать - нечего.
На Алесином лице проявилось недоверие, да так явно, что Влада уже слышанным, почти умоляющим тоном перебила:
- Нет, ничего не говори! Послушай меня, пожалуйста. Я тут решила... да, я просто надеюсь, что ты правильно поймёшь...
Стойкий солдатик Влада давно не казалась такой смущённой и растерянной. Но всё-таки собралась и заговорила. И Алеся надолго замерла. Даже не притронулась к еде. Уж чего-чего она ожидала, но не этого. Влада во всех деталях рассказала историю своей любви к министру.
Дело было известное, но она никогда об этом особо не распространялась. Даже знаменитая история с его обмороком в Нью-Йорке во Владином изложении выглядела как смелое противодействие магической диверсии в удачном сочетании с актом личного служения.
Теперь же перед Алесей сгустились краски таких глубоких, болезненных переживаний, что ей ни разу не пришло в голову не то, что перебить или переспросить, а просто подать голос. Влада рассказала о муках совести с нахождением меж двух огней: с одной стороны семья Андрея Андреевича, с другой стороны Юра, а по факту и здесь, и там - грязное предательство. Она поведала и о приступах страсти, и о стыдной, сладкой трепетности, и от боли за судьбу министра в их родном мире, и о тревоге за его здоровье, и о напряжённости с Лидией Дмитриевной. Это была история самого романического толка, живая классика: противоборство долга и чувства. Как только Влада умудрялась это скрывать? Её редкие откровения и меланхоличностью были бледной тенью той череды терзаний, что сейчас развернулась перед Алесей. "С ума сойти", - потрясённо думала Стамбровская. Она как-то слышала отзыв одного товарища, почему такая-то и такая-то не годится для партийной организационной работы. Он сказал со снисходительной усмешкой: "Она так тяжело влюблена в своего мальчика...". А Влада, оказывается, была тяжело влюблена в министра.
А что о ней, Алесе, говорить? Без комментариев.
Влада устала говорить. Язык у неё начал заплетаться, а во рту пересохло, и она сделала большой глоток из бокала. Во всей позе появилась утомлённая сутулость, а взгляд блуждал, как после бега на длинную дистанцию. Она слабо улыбнулась и сказала:
- Знаешь, давно рвалось, так хотелось поделиться. Но я боялась. А теперь - вот... Надеюсь, ты воспримешь это... - Она призадумалась. - Так, как нужно. Тебе, в данный момент, в твоём положении. Просто - вот оно. Спасибо большое, что выслушала.
- Это тебе спасибо, друг, - тихо отозвалась Алеся. - А кстати, - прибавила она, - я помню твою шутку насчёт "познакомить". Честно, не уверена, что я к этому готова, сейчас, да и вообще. Но... как насчёт того, чтоб разделить со мной сон? Там, где будем мы с Юрием Владимировичем.
Влада просияла.
- Это честь для меня, - произнесла она. - Ещё бы. Сегодня?
- Да. Помнишь джазовые концерты у ратуши, ещё из прошлой жизни?
- А как же!
Владе тоже нравились эти ежегодные июньские концерты. И кто бы сомневался, что Алеся попытается нарисовать картину счастья двумя своими любимыми красками: с помощью джазовой мелодии и летнего вечера.
- Ну вот. Знаешь, у него немного радостей осталось... - Алеся запнулась. - Я и решила сводить его на концерт.
- Это ты молодец. - В глазах у Влады промелькнули азартные огоньки: солидарность.
- Приходи, короче.
Казалось, прошлый такой вечер был неделю назад, всё было неизменно: сцена с эмблемой банка-спонсора и разноцветными огнями, за ней узнаваемое барочное здание концертного зала, повсюду пряничные домики в закатных лучах. А между ними - толпа, медленно струящаяся между разбросанных там и сям стендов ремесленников.
Влада проходила мимо них, бездумно заглядываясь на яркие цветочные венки и обручи, и слегка волновалась, вспоминая о том, что увидит сегодня Алесю с её необычным возлюбленным. И тут же поймала себя на простой и удивительной мысли: тогда почему ей Алесины отношения с доном Аугусто не казались дикими? Чудно, ей-богу. В этом была тень ещё какого-то неразгаданного противоречия, и это отзывалось необъяснимой тревогой. Чтобы как-то её утишить, Влада оглядывалась, ища глазами подругу и человека, до сих пор виденного только на фото.
А Алеся, как всегда, волновалась - понравится ли ему. Пока что они, как могли, пробирались среди собравшейся публики, при этом Алеся поддерживала Юрия Владимировича под руку.
- Кажется, мы тут бывали, - рассеянно заметил Андропов.
- Не совсем, мы просто проходили мимо, - поправила Алеся.
- Здесь мило, - коротко сказал он.
Последнее время он редко бывал в откровенно хорошем расположении духа. И потому первое замечание Алеся восприняла почти с суеверным восторгом: вот, чудное начало - Господи, хоть бы и дальше так!
Она старательно и со всей любовью воскресила в памяти один особенно яркий концерт: оркестр американских ВВС The Ambassadors исполнял композиции Гленна Миллера. Она умилилась их трогательному приветствию на белорусском и ещё тогда подумала, что эта программа могла бы понравиться Андропову - тогда, когда он был для неё всего лишь занятным советским персонажем, не более. Впрочем, у Влады с министром всё начиналось с того же...
И концерт начинался так же, как когда-то, и теми же репликами, и - оркестр заиграл "Лунную серенаду". И с первых же нот лицо Андропова осветилось улыбкой.
- Ты знала! - воскликнул он восхищённо.
- Ну, не первый же день с тобой знакома, - жмурясь от удовольствия, промурлыкала Алеся. - Но Миллера я полюбила ещё до знакомства с тобой, если что!