Юрий Владимирович без слов обнял её за талию и нежно поцеловал в плечико. От неожиданности Алесю затопила волна жара и печальной сладости: она только сейчас поняла, как редко он стал её целовать - но не оттого, что разлюбил, а оттого, что стеснялся. Алеся не удержалась и прижалась губами к его щеке - и тут же смутилась своего порыва в гуще толпы и отпрянула, и горя от этой новой неловкости, что-то вспомнив, ласково пожала его руку и прошептала на ухо:
- Ладно, Юра... пойдём, есть место получше.
И правда, стоять было нельзя. Ни газоны, уже занятые развалившейся на пледах молодёжью, ни гранитный парапет у ратуши, ни ступени - ни за что, конечно. Но у неё было блестящее решение.
Алеся тщательно, как художник-реставратор, выписывала эту восстановленную реальность. Ей пару раз бросалось в глаза, что какие-то товарищи слушают концерты с балкона, опершись о старинного вида балюстраду. Она не знала, кто они таковы, что к чему, но у неё дух захватило от такого шика и романтики.
И во сне она нарисовала всё набело без оригинала - и потеряла голову, наслаждаясь предвкушением. Они с Андроповым вошли - вполне ожидаемо это оказалось какое-то кафе, затем направились к лестнице, Алеся волновалась и улыбалась чуточку нервно - и свою страшную ошибку поняла только тогда, когда Юрий Владимирович, преодолев три ступени, пошатнулся, скривившись от боли. Он вцепился дрожащими пальцами в перила, лицо его побелело. Алеся в тот же миг подхватила его, тихо вскрикнув, и тотчас же от осознания своей жестокой тупости из глаз её брызнули слёзы.
Как можно было забыть! Лестница. Арина когда-то боялась лестниц, доходило чуть не до панических атак, и Алеся всегда помнила, всегда подставляла руку - сейчас-то как оплошала?! В уме у неё пронеслись все эти унизительные и горькие случаи, когда Андропову становилось плохо на публике - всё это ей ещё предстояло лицезреть, в качестве наказания: смотри, палач. Да как бы там ни было. Как было можно забыть, как больно и тяжело подниматься?
Можно, конечно, от стыда застрелиться на месте. Но так делу не поможешь. Бережно обнимая Андропова, Алеся постаралась проговорила, пытаясь придать голосу твёрдость:
- Юра, соберись. Пожалуйста, ты ведь можешь. Вспомни, что это сон.
Повисла тяжкая пауза. С улицы и сюда долетали обрывки мелодии, внизу стучали приборами и звенели стеклом. Алеся не сразу отважилась посмотреть ему в лицо. И изумилась: всё ещё бледное, оно выражало не страдание, а решимость, даже с тенью улыбки: "Ещё посмотрим".
- Да, - ровным голосом произнёс Андропов. - Ты права, это сон... волшебный сон... - прикрыв веки, вздохнул он.
И, выпустив Алесину руку, пошёл по лестнице впереди неё. Походка его была тяжёлой, но твёрдой - просто как после долгой прогулки. Алеся оторопела. Сердце билось как бешеное. Она взлетела за ним и, стыдясь, сияя от радости, схватила за руку. Юрий Владимирович не смотрел на свою спутницу, но в углах его рта расцвела застенчиво-торжествующая усмешка.
- Ну вот, а врёшь, что всё забыл, - тихо сказала ему Алеся, глядя исподлобья, и снова тихонько пожала его горячую вспотевшую руку.
Андропов ничего не ответил и опять молча поцеловал её в плечо.
Потом они слушали концерт, сидя на стульях с уютными пледами, как в Вильнюсе. Алеся соврала, что здесь работают её знакомые и она договорилась, хотя на самом деле просто перекроила ткань сновидения. Они наслаждались любимыми мелодиями, держась за руки, и пили чай. А когда концерт подошёл к концу и окончательно стемнело, для них наступило утро.
Про Владу Алеся тогда и вовсе забыла из-за своих тревог. Но та не обиделась и сама объявилась через пару дней - истинно дипломатичным и ведьминским способом: просчитав линии вероятностей, объявилась в аптеке, куда пришла Алеся. Она пришла за душицей и брусничными листьями: тут они продавались дешевле, чем в знаменитых "Васильках". Алеся уже медленно пошла к выходу, на ходу запихивая травы в сумочку, но справа раздался знакомый густой голос:
- А вас, Штирлиц, я попрошу остаться.
Влада покупала ромашку. Тоже экономила или нашла способ напомнить о себе? А Алеся б расстроилась из-за своей беспамятности, если б не старая шутка.
- Ничего, не беспокойся, - сразу сказала Влада. - Я видела вас на балконе над рестораном "У ратуши". - Она улыбнулась. - А вы удивительно друг другу подходите. Честное слово, ну это очень странно! Да, всякие мещанские штуки типа возраста, облика и наше ещё непримиримое: правый-левый... Но такое чувство, что - так должно быть. Должно и всё. И вот с генералом была экзотика, а здесь - нет; и оба интеллигентные такие, блузка эта твоя английская, а как он тебе руку целовал... Ой, Алеся. Жаль, что всё так получается... как оно в принципе получается. Я вот когда мы вечером тогда гуляли, слушала тебя, но всё равно как-то далеко всё это было. А теперь, кажется, начинаю понимать, почему ты его любишь. Эй, Лесь. Ты что, плачешь? Зачем? Ну прости, Леся, я не хотела!..
Но она, пробормотав скомканные извинения, кинулась к выходу.
Глава двадцать четвёртая
Обратный отсчёт
К тому времени уже стало ясно: этот героически светлый взлёт его души во сне - единственная вспышка, и таких проблесков уже не будет. Конечно, были и потом светлые моменты. Но тот вечер стал для них последним праздником.
Ещё потом начались какие-то рваные перескоки и перебивки со временем, дни вылетали и проходили врозь, иногда порталы не срабатывали, и поэтому столь же резко начался период, о котором Алесе долгое время не хотелось думать: лето восемьдесят третьего.
Кроме временных скачков и перебоев проницаемости, происходило загадочное слияние сна с реальностью. Во-первых, Алеся давным-давно ощущала внутреннее напряжение, какую-то злую и скорбную тоску - ей было стыдно самой себе признаться, но даже ценой надсадного изображения "нормальной жизни" нельзя было купить избавление от подспудного желания поменять сон и бодрствование местами. Потому что по-настоящему важное для неё было там, в запределье. Во-вторых, казалось, Юрий Владимирович все силы истратил на попытку преображения, а теперь его сны и явь тоже слились в зацикленную тягучую трясину: у него день не отличался от ночи - точнее, наоборот. Все проблемы, вся работа плавно перекочевала во сны и не оставляла его даже там.
Шёл июль. Юрий Владимирович всё время проводил на даче. Ему становилось всё хуже, но сам он не желал смиряться и в труде проявлял какое-то особое упрямство, хотя часто теперь работал не вставая с постели.
Алесе давно уже было безразлично происходящее в Советском Союзе и мире. Она могла бы сполна насладиться дарованной ей силой и делать что угодно: вникать в хитросплетения, получая сведения из первых уст, расспрашивать очевидцев. При желании она могла бы неплохо провести время и раскрыть пару-тройку кремлёвских интриг - перед ней лежали самые соблазнительные плоды всемогущества, которые только могли открыться магу-страннику в такой ситуации. Но Алеся даже не думала ими пользоваться.
Юрий Владимирович, наверное, сдался, хотя проявления этого были грустно-приятны. Он перестал дичиться Алеси, и теперь их прикосновения получили необычную окраску молчаливой вседозволенности. Не стыдятся наготы, истекая кровью от тяжёлого ранения. Хотя Алеся никаких излишеств не допускала - просто теперь называла его почти всегда уменьшительно, Юрочкой, и ласкала чаще и трепетнее, чем раньше. А Андропов то и дело просил её:
- Иди полежи со мной, мусечка,. Ну пожалуйста.
Как будто Алеся могла не согласиться! Она никогда не отказывала и аккуратненько пробиралась к стеночке, а он отодвигался ближе к краю. Алеся с грустной улыбкой вспоминала название одной книги: "Андропов вблизи" - вот теперь уж куда было ближе. Так они долго могли лежать, молча обнимаясь, но чаще - разговаривали обо всём на свете. Юрий Владимирович оживлялся во время таких бесед, рассказывал много интересного, как раньше, и они оба отвлекались, забывая обо всём тяжёлом и неприятном.