Снова поздно. Но что бы изменилось, если б Алеся была с ним на той роковой прогулке по лесу? Или летела на том же самолёте в Москву? Итог ведь был один. Юрий Владимирович лежал в палате реанимации в полубессознательном состоянии.
Алеся опустилась на колени, смиренно и взволнованно, как в церкви. Она склонилась и коснулась губами его руки. Ответа она и не ждала. Алеся хотела пробыть с ним всю ночь, но ей пришлось исчезнуть сразу, лишь только послышались в коридоре шаги.
Потом она следила по мере сил, как он приходит в себя, как борется. Потом как-то раз её пришлось тормошить и выводить из вагона на конечной станции, потому что Алеся впала в забытье - и через полминуты уже стояла за спиной у врачей, наблюдая, как Андропову оперируют абсцесс. Она уже знала, что из этой раны будут снова и снова доставать гнойные сочащиеся кусочки, и она не будет заживать, как растерзанная печень Прометея. Организм сопротивляться не сможет.
Андропову оставалось лишь медленное угасание. Это почти сразу понял и доктор Чазов, срочно вызванный из зарубежной командировки. А Юрий Владимирович пока не терял надежды, хотя страдал и был очень слаб.
Была уже середина ноября. Весть о том, что генсек в больнице, не вызвала особого волнения и толков. Когда Черненко перед заседанием Политбюро объявил, что состояние Андропова без изменений, то эта новость ни у кого не вызвала тревоги или оживления. Многие прекрасно знали, что он слаб здоровьем, было известно, чем и как долго он уже страдает. К тому же для всех этих людей болезни давно стали чем-то естественным, практически неотъемлемым. Может, поэтому - такая странная уверенность в скором выздоровлении. Многие партийные чины попроще толком не знали и вовсе ничего. Что уж говорить о простом народе.
Юрий Владимирович каждый день звонил жене. Писал ей стихи. И было это самым естественным: Алеся вздохнула с облегчением, потому что одна из её грёз не прошла проверку реальностью - теперь она предпочитала, чтобы ей не посвящали никаких стихов. Зато иногда Андропов показывал ей новорожденные строчки и даже советовался по поводу размера или рифмы - а вот от этого Алеся расцветала.
В это время она сделала ещё одно неприятное открытие. Как оказалось, она не могла исправить того, в чём упрекала когда-то Татьяну Филипповну. Во-первых, та и сама серьёзно болела и не могла прийти к мужу. Во-вторых, у Алеси получалось навещать Андропова раз в три-четыре дня с учётом разницы во времени, и это самое большее. Иначе она рисковала и вовсе утратить связь с окружающим миром.
Возможно, тогда все её отчаянные потуги притворяться нормальной рухнут. Тогда произойдёт нечто неведомое и неминуемое, о чём давно предупреждали - но теперь это было ей безразлично. И потому она решила дойти до крайности в своих межмировых перескоках, изрубить свою реальность в мелкую кашу и получить в итоге - управляемое безумие. Тогда она сможет приходить к Андропову через день. А то и каждый день, кто знает?!..
Но он не упрекал за редкость её кратких визитов. Сначала он настаивал, что это даже хорошо, ведь ему надо работать, в конце концов. Алеся с большим усилием сохраняла невозмутимое лицо при этих словах. Уж очень они жалко они звучали из его бескровных уст. Большую часть времени Юрий Владимирович был прикован к постели, а когда передвигался по палате, было видно, как ему тяжело. Алесину помощь он то принимал, то отвергал и отпускал всякие колкости, чего прежде почти не бывало. У неё не хватало сил обидеться, она только краснела, когда, например, усаживала его в кресло и подкладывала подушечку с робким вопросом: "Юра, не больно спинку?.. Вот так хорошо?" - и тем более истово радовалась, когда он молча кивал или награждал ласковым взглядом.
На ноябрь был назначен пленум ЦК. Юрий Владимирович упрямо надеялся, что врачи поставят его на ноги и он сумеет выступить. Он уже и на Алесю поглядывал, а потом не выдержал и обратился прямо: нельзя ли что-нибудь сделать? Она опустила глаза и сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Тут же устыдилась несдержанности. Но собралась, кашлянула и начала объяснять, что это - не её епархия, таким занимаются целители, а она инквизитор.
- Но как же Вильнюс?.. - непонимающе переспросил Андропов.
- А что Вильнюс? - пригасшим тоном возразила Алеся. - Да, там мы справились. Но вот, во-первых, это же сон, так? А лечить тебя надо не во сне, а в реальности. А у вас тут проводимость воздействий низкая. Диалектический материализм и прочие прелести. Во-вторых, повторяю: это не моя специальность. Ну не стал бы ты о том же самом Чебрикова или Цинёва просить, правильно?
Юрий Владимирович слабо улыбнулся.
- Я могу только по мелочи, как тогда, - повторила Алеся. - Да, я сама могу определить, что мелочь, а что нет, но в серьёзных случаях и мне надо к специалисту обращаться. А я... нет, Юрочка, не могу. Я из тех, кто не лечит, а калечит.
Никогда она так нагло не врала и не была так откровенна.
Иногда Алеся ловила себя на неадекватном поведении: "зависала" в транспорте, допускала рассеянность на работе, дробила вечера и ночи кусками сна и бдения. И невольно задумывалась, а стоит ли шастать к Андропову так часто, может, она докучает ему? Он мрачнел и становился всё более замкнутым, немногословным. Алеся не желала вытягивать из него мысли, только ощущала смутные душевные движения, и ничего хорошего не видела.
Но однажды он решил поделиться с ней своими терзаниями. Он и раньше был склонен верить слухам и сплетням, в этом Алеся тоже узнавала себя. А теперь его мнительность только нарастала. И Юрий Владимирович рассказал о разговоре с Рыжковым, которому неожиданно позвонил накануне. Вопрос задал прямо:
- Так вы на политбюро приняли решение о замене генерального секретаря?
Повисла секундная пауза, собеседник явно оторопел.
- Да что вы, Юрий Владимирович, об этом и речи не было! - изумлённым тоном заверил Рыжков.
Секретарь ЦК боготворил Андропова - который, к тому же, выдвинул его на пост. Да что он в принципе мог ответить? Андропов и сам это понял через миг после вопроса и был раздосадован. Но не успокоился. Он спросил, какое материальное обеспечение ему назначат, когда отправят на пенсию. В трубке раздавалось только дыхание и растерянное боязное покашливание. Рыжков вообще не знал, что ему отвечать.
Юрий Владимирович снова начал выпытывать у Алеси, когда она пришла. Та лишь коротко отозвалась:
- Сейчас посмотрю.
Вздохнув, прикрыла глаза, сосредоточилась и процедила сквозь зубы:
- Всё чисто. Никто тебя никуда отправлять не собирается.
Но как же ей было знакомо это чувство: смесь тревоги, и жгучей досады, и бессильной злости! Невыносимо думать, что тебя списали со счетов. Особенно если все играют в молчанку. Как и у неё на работе. Наверное, партийцы везде одинаковы.
Только иногда прорывалось раздражение. Однажды её уличили в невнимании. Михась Романовский, куратор текущего проекта, накричал на неё, видя, что уже двадцать минут упражняется в красноречии перед пустотой:
- Алеся, ты что, упоролась?! Да что с тобой не так? Ты вечно куда-то выпадаешь!
Ах, "вечно".
Мигом закипела чёрная злоба. Но Алеся не взорвалась, как обычно. Она наградила его тем самым взглядом, от которого шарахнулась Галя Черненко. Алеся не знала, что именно было в её глазах - только вложила в этот взгляд всю доступную мощь. Романовский побледнел, два раза жевнул ртом, как пойманный карп, и попятился. Она смотрела. Михась ломанулся из кабинета.