За спиной в кузове громыхнуло. МАЗ дернулся.
Сашка понял, что это все-таки скатилась на дорогу глыба кимберлита, и выругался длинно и забористо, как это умел делать в очень трудные минуты ротный старшина Нечипоренко. Легче не стало. Пришлось остановить машину, выйти и посмотреть, как угораздило глыбу улечься на дороге. Загородила она проезд или, на Сашкино счастье, откатилась в сторону?
Попову повезло. Скатилась глыба кимберлита хоть и неудачно, но по инерции отвалилась на повороте к обочине. Лежала она, собственно, за бровкой, никому не мешая. Однако экскаватор вызвать следовало. Велик ли, мал ли кусок алмазоносной породы — место его в бункере обогатительной фабрики. Оттуда он пойдет в дробилки, грохоты и, обращенный в концентрат, поступит в рентгеновские или жировые аппараты, которые извлекут из него алмазы.
Сияла луна. Голубела у обочины глыба кимберлита, привалившись к земляной стенке съезда в карьер. Четко очерченная лунным светом, она не выглядела такой огромной, как в кузове. И тут на мягко поблескивающей грани, на самом острие ее вспыхнул ослепительный свет. Он вспыхнул на какое-то мгновение. Может быть, и не было ее совсем, той радужной искры?
Сашка замер. Ему так неодолимо захотелось еще раз увидеть это, что он сначала неуверенно сделал шаг к глыбе, потом быстро шагнул — раз, другой. Остановился вплотную к кимберлиту.
Но ничего не увидел.
Острие грани будто исчезло. Вместо него — пустота, чуть приметно, призрачными линиями, отграниченная и от кимберлита, и от окружающего. Эта странная пустота казалась темнее, чем все вокруг, словно была дырой куда-то, таинственной и страшной…
— Ерунда какая, — сказал Сашка вслух. — Ерунда…
От напряжения у него выступили слезы на глазах, и возникший вдруг сверкающий огонек расплылся, замутился, точно звезда. Сашка протянул руку, накрыл его. Потом нажал на выступающую грань, рванул… Рыхловатая порода подалась, отвалилась. Сморгнув слезы, Сашка поднес кулак к глазам и разжал руку.
На ладони лежали несколько темных кусочков кимберлита и алмаз. Он был величиной с ноготь мизинца, почти правильной формы — двенадцатиплоскостной, восемнадцатиугольный ромбододекаэдр. Под луной мягко отсвечивали три грани. Но в одной плоскости алмаз оставался так глубоко прозрачен, что представлялся пустотой, не заполненной ничем.
Теперь, когда Сашка долго, не отрываясь, глядел на алмаз, не одна — множество искрящихся звезд залучились, заиграли под его напряженным взглядом, переливаясь и вздрагивая, словно живые, настоящие небесные светила. Попов чуть шевельнул ладонью. Зародился новый рисунок созвездия. И открылись уже две глубинные плоскости вместо одной. Они были разъединены тончайшей, едва угадывающейся гранью.
Справа, на земляной стенке откоса, появилось двигающееся пятно света. Из-за поворота показалась машина, которую Попов обогнал несколько минут назад.
Зажав алмаз в кулак, Сашка сунул руку в карман куртки. Он сделал это непроизвольно, как бы испугавшись, что подъехавший водитель заинтересуется необычайной прелестью камня. А Сашка и сам еще не успел им налюбоваться.
Сбавив скорость, знакомый водитель высунулся из кабины:
— Подкузьмил тебя Сорока!
— А ну его… — не поднимая глаз, ответил Попов. — Ведь говорил ему, что вывалится.
— Плюнь, уберут, — посоветовал водитель.
Тут Сашка неожиданно для себя побежал к проезжавшей машине, с трудом из-за малого роста вскарабкался на подножку и принялся горячо убеждать Ламподуева, что остановился он потому, что не был уверен, будет мешать проезду свалившаяся глыба или нет.
Миновав поворот, Ламподуев остановил машину, вышел и, участливо кивая, пошел убедиться, что глыба мешать не будет. Подойдя к глыбе, свалившейся на бровку, Ламподуев пнул кимберлит, рассмеялся, а потом невольно сказал:
— Чего мы — обалдели оба?
— Вот видишь… — зачем-то заискивающе пробормотал Сашка.
— Чего «видишь»? Чего ты раскудахтался? Ну тебя, Лисий Хвост! Нарочно ведь остановил? Чтоб обогнать на выезде из карьера? Право, нарочно. Коту и тому ясно: не мешает твоя глыба проезду.
— Вот я и говорю…
— «Говорю, говорю»… Чего дурака валяешь? Видно же: не мешает. Чего меня останавливать?
— Я не останавливал, — Сашка озадаченно посмотрел на Ламподуева. — Ты сам остановился.
— Тьфу, черт! А на подножку вскакивал? Руками махал?
— Так я объяснял тебе, что глыба упала, но не мешает.
— Вот что — чокнутый ты сегодня. Не договоримся мы с тобой. Пока. И чего останавливал?
Ламподуев пожал плечами, развел руками и отправился к своей машине.
Тогда Сашка звонко хлопнул себя по промасленным на коленях брюкам и крикнул вдогонку:
— Обгоню!
Не оборачиваясь, Ламподуев махнул рукой.
А Сашка вскочил в кабину и, лихо объехав машину Ламподуева, покатил по дороге на фабрику. Он мчался по шоссе вдоль растянувшегося спящего города, мотор урчал утробно и довольно, словно кот на коленях, когда ему почесывают за ухом. И у Сашки было такое же умиротворенное и прекрасное настроение.
Он вроде бы начисто забыл или очень старался забыть о колдовском прозрачном камушке, притаившемся в уголке кармана. Лишь в один-единственный миг, когда Сашка притормозил у ворот обогатительной фабрики, он подумал, что глубина неба наполнена до предела лучами так же, как и пронизанная светом пустота камня. И тогда он остановил машину, выключил фары, вышел на подножку и стал смотреть вверх. Он долго бы смотрел, не замечая тупой боли в затекшей шее, если бы не засигналил позади Ламподуев.
Когда Сашка въезжал в ворота, с ним поравнялась встречная машина. Из кабины высунулся чуть не по пояс его закадычный друг Лазарев:
— Попов! На аварию напрашиваешься? Тут маскировки нет. Почему без света идешь?
— Слушай, Лазарев! Я тебе такое… — Сашка вдруг запнулся, — расскажу.
— Утречком!
Ламподуев сигналил остервенело.
— Поздно будет! Не увидишь!
Не услышал, наверное, Лазарев голоса Сашки.
Прекрасное настроение, владевшее Поповым последние четверть часа, возвышенное, даже вдохновенное от увиденного в камне, а потом в небе, в межзвездной глубине, пропало. Растаяло. Словно чудесная снежинка, невесомая и хрупкая, обратилась в каплю обыкновенной воды. А как хотелось Попову похвастаться находкой перед другом! Не собирается же он таскать с собой алмаз. Ссыплет в бункер породу и отправится к дежурному инженеру фабрики. Про упавшую глыбу доложит, отдаст находку.
«Интересно, — подумал Сашка, — а в газету инженер сообщит? Очень уж ко времени подоспела бы заметка о том, что я нашел крупный алмаз. Как бы называлась заметка? «Благородный поступок». Нет. Ерунда. Причем здесь благородство? Нашел алмаз в глыбе, что из карьера. Сдал. Что особенного? Ничего. «Находка шофера Попова». Это уже лучше…»
Сашка представил себе, как он будет рассказывать Анке об алмазе, и вдруг словно услышал ее голос: «Ну и дурак же ты, по самые уши…»
Так это неожиданно было, что отработанные до автоматизма движения при переключении скоростей забылись. Вместо первой Попов включил третью, отжал сцепление, и мотор, охнув, точно от боли, заглох. Рядом протащилась машина Ламподуева, который орал во всю глотку и грозил кулаком. Сашка ощутил сосущую, как голод, тоску под ложечкой.
Ругнувшись на ни в чем не повинный мотор, Попов завел машину, подвел МАЗ к бункеру и ссыпал кимберлит. Потом поехал снова в карьер привычной до каждой колдобины дорогой.
Чего он рвался так сюда, в город? Куда лучше было вести вольную жизнь кочевников-бульдозеристов. Не работа, а глупое шастанье, словно в клетке, из угла в угол, из угла в угол — от фабрики до карьера, от карьера до фабрики… Тьфу, чертоплешина какая-то! Сам же и Лазарева сманил.