Остановка…
Что случилось? Глянул поверх отвала. Ель «ежом» застряла на склоне!
Вытер мокрые ладони о колени, потом снова взял рукоятку на себя.
Траки сцарапывали снег, и бульдозер заметно погрузился в снег.
Тогда Сашка дал полный газ. Машина рванулась, сорвала ель с обрыва, проскользнула вниз метров на десять и, уже не задерживаясь, быстро, вспахивая сугробы, устремилась в долину.
Сашка ликовал.
Он вдруг понял, что напряжение ежедневных занятий на полигоне, мытарства маневров, гонки по безводной степи, броски через таежные болота — все, представлявшееся в армии едва не выдумками лично капитана Чекрыгина, «служаки и безжалостного человека», по сути дела, было воспитанием в них, солдатах, мастерства, воли, упорства в достижении цели. И теперь, когда служба в армии позади, мастерство, воля и упорство очень пригодились. Без этого — без того, что вложено в них капитаном Чекрыгиным и другими командирами, — оказался бы невозможным прыжок на бульдозере. Без армейской выучки они, пожалуй, только зубы поломали бы на таежной романтике, не сделав ничего путного.
Увлекшись подвернувшейся мыслью, Сашка был уже не способен разобраться объективно в происшедшем. Он попросту снял со счета сделанное ребятами на разведке склона. Проваливаясь по пояс в снег, они прочесали каждый метр кручи, отыскивая скалистые обломки, вагами отваливали их в сторону или сбрасывали вниз, чтобы расчистить дорогу бульдозеру. Ведь разворот на склоне, да еще с креном, если машина наскочит гусеницей на камень, грозил почти неминуемой бедой. Потом лесорубы валили ели, чтоб принайтовить их, как сказал морячок, к страховочному тросу. Трактористы трелевали «якоря» наверх, Жихарев во время расчистки пути командовал с кромки. Бригадир умел так организовать дело, что работа выполнялась и быстро, и с наименьшей затратой сил, — это стоило не одной пары рабочих рук…
Однако теперь, глядя из долины на крутой склон, который он преодолел, Сашка искренне думал, что заслуга в осуществлении замысла Лазарева принадлежит ему, лишь ему. Если бы кто-либо попытался спорить с Сашкой, он посчитал бы того злым завистником. Но с Поповым никто и не думал пререкаться. Зачем? Яснее ясного: каждый делал свое, как мог и умел. Один Александр Попов не сделал бы ничего, сколько бы ни старался.
Едва бульдозеры, страховавшие Сашку, дошли до края обрыва и все увидели, что рискованный эксперимент удался как нельзя лучше, рабочие попрыгали с кручи, покатились по сугробам, добежав до Сашки, подхватили его на руки и стали качать.
Александр принял восторг товарищей как должное. И когда, устав, ребята поставили его на ноги, произнес:
— Теперь чепуха осталась, — он кивнул на кустарник и лес в долине, через который надо еще было проложить просеку.
Жихарев хотел возразить, но лишь рукой махнул, расценив Сашкины слова как восторженное удивление перед тем, что они совершили.
Промолчал и скатившийся по склону вместе с костылем Лазарев. Впрочем, Трофим, может быть, и не смолчал бы, да тут Аким сказал такое, что не до Сашкиных заскоков стало.
— Братцы! Слушайте! — начал Жихарев. — Мы удачно спустили в долину бульдозер. Он здесь может и трелевать, кусты, подлесок резать. Нам теперь нет никакого смысла идти запланированным маршрутом. Его предложили лишь потому, что со стороны ледяного моста до просеки в долине путь преграждают шивера…
— Правильно! Правильно, Аким ты наш Семеныч, — заорал Филя-тракторист. — Вот это да! Плевали мы теперь на шивера и с той и с другой стороны! Вернемся по нашей просеке к дороге, оттуда по ледяному мосту на другой берег — верхом, верхом — вот к тому месту. — Он показал рукой на заречную кручу. — И руби просеку дальше! Путь на самом трудном участке сокращается вдвое!
— И заработок, и прогрессивка, и премия нам обеспечены! — Попов готов был колесом пройтись от восторга. — Качать бригадира!
6
Взяв в руки по копаленку, Сашка в прекраснейшем расположении духа отправился к реке потрошить птицу.
«Вот повезло! — думал он. — Три минуты… Да где там три — минуты не прошло, а мы отстрелялись. Даже жаль немного. Собирались чуть не полгода, охотились — минуту. Вот ведь как бывает. Скорое исполнение желаний — не велико удовольствие. Нам бы походить, поискать, почертыхаться, может быть, и отчаяться, а вместо компота, как Филя говаривал, и попалась бы копалуха с выводком. Пострелял я их всех, конечно, зря. Злость сорвал. Только чего ж мне злиться? Все хорошо. И в каталог мою находку занесли, и имя алмазу я дал, и в газете обо мне написали. Счастливчик, как назвала меня Анка… Да счастья нет».
Он вышел к реке у широкого плеса. Вода, хоть и темная, вроде бы ржавая, была здесь прозрачна. Сквозь ее толщу хорошо виделись полуокатанные, со срезанными углами, но еще шероховатые камни подтопленного русла. Берег обрывался круто. Солнечные блики, пробиваясь сквозь толщу рыжей воды, играли на дне даже метрах в двух от Сашкиных ног, а дальше — тьма, коричневая, омутная.
Попов сел на валунчик у самого уреза, так, что река омывала головки резиновых заколенных, на манер ботфортов, сапог. Ухватив копаленка и как бы взвесив его, Сашка подумал, что в дичине килограмма два вкуснейшего нежного мяса.
«Глиной обмажем, запечем под костром. И перья ощипывать не надо. Сами слезут. А уж вкуснота — неописуемая. Сразу двух не слопаем — на ужин останется. Возиться не придется. И то уж сейчас слюнки текут. Ждать-то часа два. Ничего, потерпим».
Отрубив ножом голову глухаренку, Сашка вспорол брюхо и подивился обилию желтоватого, влажно поблескивающего жира в огузке. Он выкинул в реку потроха и бросил птицу в воду у берега.
— Мойся, прополаскивайся сама, — сказал он вслух. — Я за второго примусь. Так быстрее будет.
Второй копаленок, видимо самка, оказался еще жирнее, и, выпотрошив птицу, Сашка долго отмывал осаленные, осклизлые руки. В холодной воде да без мыла мытье шло почти безуспешно.
— А, черт с ними! — сказал Сашка и вытер ладони о рубашку. — Наплевать.
Потом он взял одного копаленка, валявшегося у берега, подождал, пока стечет вода, затем достал другого.
И тут на вывернутом жире огузка он увидел крупную искрящуюся каплю. Вода, вытекая из тушки, лишь омывала ее.
Сашка ощутил, что ноги стали словно ватными, не держали его. Он не то сел, не то плюхнулся на гальку. Отвести взгляд от прилипшего к жиру кристалла было невмоготу.
— Ал… ал-ма-аз… — с трудом выговорил Сашка. Голос осекся, горло сдавило судорогой. — …Маз… ал…
Кристалл вспыхнул радугой. Он был чуть меньше найденного пять дней назад в глыбе на съезде в карьер. Но красивее его и округл, что ценится особо. Ведь об этом ему сам Ашот говорил. Легкий янтарный надцет окрашивал камень, однако прозрачность додекаэдроида была удивительной.
Ошеломленный невозможной, невероятной удачей, Сашка, все еще не веря себе, поднес тушку с прилипшим к жиру алмазом к самым глазам. В сознании всплывали слова Ашота Микаэляновича, водившего Попова по фабрике:
«Жировой способ извлечения алмаза известен так давно, что сделался легендарным. О нем рассказано еще в сказках Шахразады о Синдбаде-мореходе. Там говорится о недоступном ущелье, в котором якобы обнаружились целые россыпи. Чтобы добыть алмазы, люди пошли на хитрость. Они швыряли вниз жирные куски мяса. Орлы слетались в ущелье за легкой добычей и тащили ее в гнезда. Птиц били влет, и алмазы, прилепившиеся к жирному мясу, доставались людям.
Эту же легенду связывали с Александром Македонским и его воинами, которые дошли до Индии. Ведь Индия самая древняя страна, где добывали алмазы. Африканские коренные месторождения открыли лишь в середине прошлого века…»
— Какое мне дело до Синдбада-морехода, сказок «Тысячи и одной ночи», Александра Македонского, африканских месторождений… — Попов едва шевелил непослушными губами. — Снова идти к Ашоту, будь он проклят…
Почему-то заныли мышцы лица. Сашка подумал, что смеется. Но слезы защекотали веки, скатились, будто соленый пот, к уголкам губ.