— Ваше присутствие в Спасе ничего не изменит, — сказал Твердоступ. — Отец хорошо знал лесничего Ефима Утробина? Дружили? Он к вам часто заезжал?
— Хотите поохотиться — компанию составлю. А про Ефима не знаю. Батя мне не докладывал.
— Что ж… — Андронов подумал, что надо проверить у лесничего, охотились ли там и кто именно, и про его отношения с Дзюбой-старшим узнать. — Вот послезавтра и подадимся.
Время было не позднее, и после ухода Леонида Андронов отправился в чайную, своего рода местный мужской клуб. Там Виктор Федорович пробыл допоздна. Из разговоров он узнал обо всех отлучках жителей Спаса за последний месяц: кто, куда и зачем ходил в тайгу, когда ушел и быстро ли вернулся. Не верить было просто невозможно.
Тут же в непринужденной беседе это подтверждалось свидетелями, большими знатоками здешних условий.
Когда он вышел из чайной, совсем стемнело. Проходя мимо клуба, Виктор Федорович на минуту задержался в раздумье. Из широких окон падали на вытоптанную площадку пятна света. Слышался четкий ритм какого-то современного танца. Улыбнувшись выпорхнувшей из-за угла парочке, Андронов направился в сторону больницы.
Вех… Да его полно около болот, в любой низине встретишь белые зонтичные цветы. А одного пористого, дырчатого, как сыр, корня хватит, чтобы умертвить десяток людей, но каким образом заставили Дзюбу выпить яд?
Если верить сообщению Ангирчи, которое передал по радио Свечин, к Радужному Дзюба приехал утром седьмого. Там его кто-то ждал, с кем он мог выпить. Может быть, и выпил с удовольствием. Ведь даром же! Потом… Трудно предположить, как будет действовать человек, отравленный вехом.
Но кто мог отравить Дзюбу? Каковы мотивы? Свечин передал, что есть предположение: у Дзюбы в котомке могли быть еще корни или один большой корень, очень ценный. Но пока это лишь предположение. Надо точно установить, что корни — или один крупный женьшень — действительно найдены Дзюбой…
Матвей Петрович жил в небольшом домике на территории больницы. Врач пригласил Андронова в дом — семья ужинала, но Виктор Федорович отговорился и подождал доктора в беседке, у клумбы с душистым табаком.
— Как вы думаете, Матвей Петрович, — начал Андронов, — это сделано местными? Если судить по характеру отравления?
— Местные… Они больше верят в карабин. Сколько живу, не помню случая отравления. Тем более исподтишка. Тихой сапой. — На морщинистом лице врача проступили недоумение и брезгливость.
Виктор Федорович в задумчивости барабанил пальцами по перилам. Цветы табака слабо светились в темноте и дурманяще пахли.
— Матвей Петрович, я слышал, вам присуждают степень доктора медицинских наук? И даже без защиты диссертации.
— Да… В здешних местах я проработал тридцать лет. Вел кое-какие научные исследования. Опубликовал около ста работ. Весьма различных. Но последние лет двадцать занимался женьшенем, проверял некоторые выводы по клиническому применению женьшеня.
— Удачно?
— Очень! — обрадованно закивал врач.
— Самсон Иванович говорил, что женьшень — лекарство для здоровых.
— Совершенно верно.
— Зачем же лекарства здоровым?
— М-м… Вы слышали о дамасской стали? Весь секрет ее крепости в особой закалке. Вот так же женьшень закаливает организм. Человек становится подобен дамасской стали. То, что для другого грозит гибелью, для него лишь испытание. Трудное, но испытание. Женьшень не дает бессмертия, но может продлить дни жизни. Он не живая вода, человека не воскрешает. Однако помогает саморегуляторам организма держать его в параметрах, которые называются здоровьем. Поэтому женьшенем нужно пользоваться до болезни.
— Как вы считаете, — спросил Андронов, — из котомки Дзюбы могли взять лишь часть корней?
— Кто знает, Виктор Федорович, кто кого повстречал в тайге, кто с кем свел счеты… — вздохнул доктор. — Но отравление у Радужного…
— Я думал, Матвей Петрович… Почему не в тайге, не в глухомани, где, может, искать пострадавшего пришлось бы годы? Если вообще нашли бы… Почему в таком месте, где за лето и зиму проходит добрая сотня народу?
— Да-да, — закивал доктор. — Так поступают, наверное, с отчаяния…
— Именно с отчаяния, — повторил Андронов. И поднялся. — Что ж, Матвей Петрович, извините, что отвлек. Спасибо.
Они расстались. По дороге к дому Андронов размышлял о том, что ему все-таки не совсем ясен этот Дзюба. Странен, замкнут и Леонид. На селе его не считают нелюдимым. Скорее, наоборот. Но при вопросах об отце он отмалчивается, отнекивается, словно тень Петро Тарасовича стоит у него за спиной. Как же складывались отношения между отцом и сыном?