В голове Юго замерцал маячок — «легкомыслие»! Так вот оно что такое — пресловутое женское легкомыслие! Нечто вроде безмолвного сговора: немножко несерьезности и непостоянства, чуть-чуть смелости и непринужденности и довольно много хитрости. Уловки, уловки, уловки… Он почувствовал облегчение. Теперь он без всяких колебаний говорил с Софи, обсуждал с ней свои проблемы. А она регулярно напоминала ему: «Твой девиз — веселье! Веселись, Юго, веселись! Если ты не забавляешься, занимаясь нашим делом, ты пропал!» Покончив с теннисом, он добрых десять минут болтал с Софи по телефону, после чего признался ей:
— Странно… Когда мадам Монтей сказала, что украшения вовсе не дороги, мне показалось, что тут есть над чем поработать… В чем покопаться, так сказать… Еще подумаю сегодня вечером, а завтра обсудим, да? А кстати, что ты сегодня готовишь на ужин? Артишоки? Отличная идея! Скажи, ты кладешь горчицу в соус для артишоков?
За дверью дома № 12 по улице Веселого Зяблика он обнаружил гудящий улей. Ариана, успевшая вернуться с работы, с чем-то возилась на кухне. Он накануне все разложил по местам и теперь постарался сразу же отогнать от себя мысль о том, какой бардак воцарится на его аккуратных полочках после нашествия жены. В гостиной обнаружилась целая толпа: Лиз, Гонсальво, Момо и две какие-то незнакомые девушки. Свежеумытые детишки — все в кудрях, рожицы хоть в рекламе итальянских сластей снимай — раскладывали на столе приборы. Еще удивительнее было то, что Навес встал перед ним на задние лапы, напрягши в радости все свое маленькое тельце, потом принялся скакать и пятиться, будто он дельфин в аквапарке. Юго даже оглянулся, чтобы посмотреть кому адресована такая любовь, — хм, позади никого нет. Вот это да! Ему страшно захотелось взять собачонку на руки, но он быстро передумал: наверняка тут какой-то подвох…
— Что происходит? — с тревогой шепнул он жене.
— Ой, солнышко, как ты вовремя пришел! Погляди, Момо принес нам задания на следующую неделю! Будешь смеяться, но он считает, тебе нужно поучиться говорить о людях гадости, когда мы возвращаемся в машине с ужина, а я должна с глупым видом тебе отвечать: «Да ты что! Слу-у-ушай, а как ты понял, что у Гилены губы силиконовые, а не свои?»
— Хорошо, хорошо, но все-таки кто это у нас в гостиной?
— Ай-ай-ай! Неужели ты не узнал мою маму, мадам Лиз Онфлёр, которая не могла уйти, не поцеловав любимого сыночка, ха-ха-ха! А этот господин, чтоб ты знал, месье Гонсальво, штукатур для сливок общества, который надеется к ночи закончить винный погреб. А…
— Перестань морочить мне голову! Я спрашиваю о барышнях!
— Барышень зовут Гудрун и Инносанта. Их прислало агентство по найму, это просто чудо, просто чудо — теперь нам остается только выбрать одну из двух! Естественно, я решила дождаться тебя, ведь кастинг девиц теперь по твоей части. Иди познакомься, а я пока приготовлю ужин, стряпня поможет расслабиться. Я пригласила всех остаться и поужинать с нами, здорово, да?
Юго подумал, что не худо бы посоветоваться с ним, прежде чем приглашать к ужину такую ораву, да еще в последний момент. Ему казалось, что объединять за одним столом таких разных людей несколько бестактно, и потом — ну зачем устраивать э тим девчонкам, претендующим на одну вакансию, соревнование, да еще в присутствии судебного исполнителя? Не успев додумать эту мысль, он увидел, что Ариана готовит на ужин говяжью поджарку «Граф Орлов», которая приберегалась для завтрашнего обеда, — увидел и побледнел. С тех пор как Юго каждый вечер открывал новую страницу книги рецептов «Душенька, я умираю с голоду!», которую, издевательски ухмыляясь, подарил ему Пьеро, с питанием на улице Веселого Зяблика дела пошли куда лучше, но снабжение перестало отличаться обилием импровизаций. Тем не менее, Юго воздержался от замечания, уж точно встреченного бы в штыки, и направился в гостиную, где оживленно беседовали барышни.
Ни разу за все это время он не подумал, что следовало бы приписать появление у Арианы этой беззаботности, этой пылкой безалаберности тому обстоятельству, что жена стала превращаться в мужчину. И ни на минуту к нему не пришло понимание, что он, со своей стороны, совершенно обабился.
— Добрый вечер! Ну и которая же из вас Инносанта?
Гонсальво хмыкнул: уж он-то, человек, который — увы и ах! — лучше некуда разбирается в женском вероломстве, мигом догадался, что величественной в своей серьезности африканской лиане, обутой в сабо на высоченных платформах леопардовой окраски, гораздо больше пристало именоваться Инносантой, чем добродушной и улыбчивой крепкой северянке.