Мне следует предупредить вас, что никакой coup[102] нас не подстерегал. Ни блеска молний в ночном небосводе, ни feux d'artifice[103] или вторжения мимов. Никто не направился, мифически простерши руку, к настенному зеркалу, чтобы исчезнуть в нем и за ним, не было никаких visiteurs du soir.[104] Не было и coup в чисто французском смысле слова: ни жаркого эпизода со стройной conférencière[105] или пряно пахнущей служанкой; мадам Боннар не покинула ради меня свою ванну.
Мы рано отправились спать, обменявшись рукопожатиями.
Считают, что сыр вызывает дурные сны, однако сочетание бри, сен-нектер и пон-левека (от бон-бель я отказался) произвело обратное действие. Я спал без происшествий — даже без единого из тех безмятежных эпизодов, когда кто-то, кто, как я понимал, был мной, шагал через края и неведомые, и знакомые навстречу счастью и нежданному, и предсказуемому. Я проснулся с ясной головой под жужжание запоздалого шмеля, бившегося о лупящиеся пластинки жалюзи. Внизу я окунул еще теплый круассан в чашку горячего шоколада и зашагал на станцию, пока остальные еще не встали. Паутина в росе искрилась в лучах утреннего солнца, как рождественские гирлянды. Я услышал позади себя громыхание, и меня нагнал один из тех бродячих мясницких фургонов из серебристого гофрированного металла. На станции я сел в свою машину и проехал через деревню, которая все еще казалась спящей, хотя я заметил, что тротуар перед лавками уже обмыли и подмели. Было 7 ч. 40 мин., и сиплые церковные куранты пробили три четверти.
Когда я включил мотор, мои «дворники» заработали, а фары вспыхнули, и вскоре и то, и другое мне понадобилось, когда я направился вниз по склону через сырой утренний туман к шоссе Н 126. В Орийаке еще один щегольской состав из четырех вагонов уже приготовился доставить меня в Клермон-Ферран. Пассажиров было мало, и ничто не заслоняло от меня пейзажи за окнами, и по временам я даже видел шоссе Н 126, и оно помогало мне ориентироваться. Мы остановились в Вик-сюр-Сер, и дальше я стал смотреть особенно внимательно. Меня тревожила мысль об облаке тумана, но мягкое октябрьское солнце, видимо, испарило его. Я следил внимательно, я постоянно поворачивал голову туда-сюда, я вслушивался, не раздастся ли сигнальный гудок локомотива, и могу сказать только одно: через станцию Марран-сюр-Сер мы не проезжали.
Когда взлетевший самолет завершил свой первый вираж и выравнивающееся крыло стерло Пюи-де-Дом, я вспомнил фамилию французского писателя, который написал автобиографию своего кота. Я также вспомнил свою реакцию на него, когда сидел рядом с ним в студии, — дырка с претензиями, подумал я, или что-то примерно в том же роде. Французские писатели, которым я верен, следуют от Монтеня к Вольтеру, к Флоберу, к Мориаку, к Камю. Нужно ли говорить, что я не смог прочесть Le Petit Prince, а почти всего Греза нахожу тошнотворным? Я сентиментален по отношению к ясности мысли, чувствителен по отношению к рациональности.
Когда я был подростком, то часто проводил каникулы с родителями в автомобильных путешествиях по Франции. Я не видел ни единой картины Боннара. Единственным сыром, который я соглашался есть, был грюйер. Я приходил в отчаяние от того, как они губили помидоры уксусом. Я не понимал, почему сначала нужно съесть все мясо, а только потом вы получали овощи. Я удивлялся, почему они кладут состриженные концы травы в свои омлеты. Я не терпел красного вина. И это были не только пищевые идиосинкразии. Меня пугали язык, постели, отели. На меня воздействовали скрытые напряжения семейного отдыха. Говоря проще, я не чувствовал себя счастливым. Как большинству подростков, мне требовалась наука воображаемых разгадок. Или же всякая ностальгия — фальшь, раздумывал я, а любая сентиментальность — от не восчувствованных эмоций?
Жан-Люк Казес, как я установил по энциклопедии, был писателем, придуманным группой OULIPO, и использовался как ширма для всяческих провокационных и эпатажных затей. Marrant по-французски значит «шуточный», как я, разумеется, знал и до моей поездки — где еще, по-вашему, могла произойти патафизическая встреча? С того дня я не встречал ни одного из других ее участников, что неудивительно. И я все еще не побывал ни на одной литературной конференции.
ДРАГУНЫ
Dragons. Перевод И. Гуровой
Пьер Шеньи, плотник, вдовец, мастерил фонарь. Стоя спиной к двери своей мастерской, он осторожно вставил четыре стеклянных прямоугольника в пазы, которые он прорезал и смазал бараньим жиром. Они скользили гладко и пришлись как раз впору: пламя будет надежно защищено, а фонарь, если потребуется, будет светить во все стороны. Но Пьер Шеньи, плотник, вдовец, кроме того, вырезал три буковые панели точно такого же размера, как стекла. Если их вставить в пазы, пламя будет бросать луч только в одну сторону, и с трех из четырех сторон света фонарь останется невидим. Пьер Шеньи тщательно обработал каждую буковую дощечку и, когда убедился, что они легко входят в смазанные пазы, отнес их в тайник под обрезками древесины в одном конце мастерской.