И, решив, что время настало, крутанул штурвал вправо – примерно на четверть оборота, как учил его в трюме татуированный моряк, судя по некоторым наблюдениям, угодивший на каторгу за пиратство. Постарался быть как можно осторожнее, в его расчеты вовсе не входило опрокинуть корабль к чертовой матери…
Однако так едва не произошло. Казалось, невидимый великан со всего размаху залепил по борту громадным кулачищем. Корабль качнулся на волнах, накренился вправо под отчаянный скрип рангоута, так, что концы рей с правой стороны едва не черкнули по воде.
Чуточку испугавшийся Сварог торопливо вернул штурвал в прежнее положение. Увидел, как повисли на снастях матросы, удерживаясь только руками. Ничего, люди привычные, за борт не упадут… Схватил стоявший тут же микрофон, поднес его к губам и рявкнул что есть мочи:
– Паруса долой, мать вашу!
Кажется, по правилам отдавать эту команду следовало как-то иначе – но он еще в бытность свою на «Божьем любимчике» пару раз слышал, как капитан Зо командовал именно так, и ему подчинялись. Подчинились и здешние матросы, вряд ли разобрав, что искаженный жестяным раструбом голос принадлежит не законному капитану, а самозванцу. Засуетились, побежали по снастям, стали сворачивать паруса…
Те, внизу, у люка, как раз поднимались на ноги, еще не подозревая ничего плохого. Ну что же, оговоренный сигнал дан… Сварог, оскалясь, приник к пулемету и выпустил длинную очередь по стражникам у люка – слева направо, сметая их пулями, крепко вжимая в плечо приклад, расставив ноги, глухо рыча сквозь стиснутые зубы от разнообразия нахлынувших на него взаимоисключающих чувств. Эти люди, метавшиеся под пулями, падавшие, кричавшие, замиравшие неподвижно, были ни в чем не виноваты. Наоборот, они представляли здесь закон и порядок – его собственный закон и порядок, они честно служили королевству и Сварогу Первому, охраняя тех, кто безусловно заслуживал того, чтобы провести на хлопковой каторге не десять лет, а всю оставшуюся жизнь…
И вот теперь именно он, король, расстреливал их в упор – потому что нельзя было иначе. Так уж вышло. Так обернулось. Так уж карта легла. «Пенсии семьям, – пронеслись у него в голове покаянные, совершенно ненужные сейчас мысли. – Хорошие пенсии семьям всех до единого, кроме главного, который во всем и виноват. Льготы по налогам, сыновей в полковые школы на казенный кошт, дочерей… да мать твою, нашел время нюни распускать!»
Чувствуя, как что-то обрывается в душе, он стрелял и стрелял – и снял палец со спускового крючка, когда наверх с диким ревом и воем, потрясая гуфами и широкими тесаками, выплеснулась толпа оборванцев. Они орали так, что сердце заходилось в смертной тоске, они поставили все на карту – либо освободиться, либо подохнуть! – и именно среди них, так уж получилось, сейчас было место короля Сварога, ревнителя правосудия, загнавшего их сюда своим собственным указом…
Внизу началась схватка – ожесточенная настолько, что и слов подходящих не подберешь. С обеих сторон знали, что выхода у них нет – победа или смерть, и никак иначе…
Оглянувшись и оглушив ударом ноги заворочавшегося было главного вахаря, Сварог выдернул у него из ножен абордажную саблю – хорошо наточенную, сверкавшую, содержавшуюся в идеальном порядке. Чуть изогнутую, с широкой елманью, занимавшей почти треть клинка.
Сбежал по ступенькам и ринулся в бой, без единой мысли, озабоченный только тем, чтобы каждый удар был смертоносным.
Глава четвертая
Белая погибель
Тот моряк, что наставлял его в трюме, как надлежит слегка тряхнуть корабль, стоял у штурвала, сноровисто перехватывая рукоятки, глядя вперед с привычным прищуром. На обычном капитанском месте – справа у перил – помещался сейчас Бангал, на нем красовался форменный кафтан главного вахаря со всеми золочеными причиндалами (что, надо полагать, имело для «тарабарского принца» некое символическое значение), а через плечо у него была надета перевязь с капитанской саблей. Он с нескрываемым удовлетворением смотрел на нок-рей, где болталось в петле тело главного вахаря. Когда Сварог посматривал туда же, в душе у него также не поднималось ровным счетом никакого протеста – этот скот сам был во всем виноват…
Остальные трупы давно уже вышвырнули за борт быстро и деловито, не глумясь над врагами и не произнося прочувствованных речей над своими. Пятна крови, правда, никто и не подумал замыть, и они во множестве темнели тут и там.
Нужно признать, что организаторские способности Бангала не дали сбоя и после победы. Едва в ходе яростной схватки наступил решительный перелом в пользу мятежников, «тарабарский принц» принялся распоряжаться так хватко, словно всю жизнь командовал кораблями. Он в два счета сколотил нечто вроде палубной команды, которой предстояло поддерживать порядок, отправил отряд из людей понадежнее обыскать все корабельные помещения, велел согнать матросов на палубу и пальцем их не трогать. Одного буяна, взявшегося было истерически орать что-то о немедленном возмездии всем поголовно, кто не принадлежал к благородным обитателям тюремного трюма, Бангал прикончил так быстро, что Сварог и глазом не успел моргнуть, а другого, подхватившего было призывы к резне, пнул так, что тот долго не мог очухаться. После чего воцарились относительный порядок и некоторое спокойствие. Прохаживаясь перед сбившимися в кучу матросами, Бангал произнес краткую выразительную речь, в которой почти без ругательств обещал, что всякий, взявшийся исправно сотрудничать, останется цел и невредим. После чего погнал моряков на мачты, чтобы занимались прежним делом…
– Ну что, жамый Шабар? – спросил «тарабарский принц» с мечтательной, отрешенной улыбкой, глядя теперь на сверкающее мириадами искорок море. – Какова она на вкус, свобода?
– Великолепный у нее вкус, надо признать, жамый Бангал, – ответил Сварог, искренне улыбаясь.
– Я у вас в неоплатном долгу.
– Какие пустяки, – сказал Сварог. – Я ведь, некоторым образом, и для себя старался…
На мостик проворно взбежал Цура, весь в засохшей крови, главным образом чужой, с гуфой в лапе. Ощерился:
– Под балодкой шуранули…
– Цура, друг ты мой вековечный, – вкрадчиво сказал Бангал. – Я тебя душевно умоляю, изволь изъясняться на гладком наречии, чтобы тебя понимал и мой верный сподвижник жамый Шабар, от которого у меня отныне никаких секретов нет, потому что одной веревочкой повязаны… Усек?
– Ага, – сказал Цура, жизнерадостно скалясь и почесывая в затылке грязной пятерней. – Только понатужиться придется, так сразу и не сообразишь, отвык я что-то от гладкой болтовни… В общем, в трюме порох, вино и всякая хорошая жратва, определенно для начальства. Там пряталось двое вахарей, ну, мы их, уж не посетуй, того… А доктора и этого, как его, штурмана, трогать не стали, как ты и велел. Доктора приставили к пораненным, а штурмана пока что сунули в каюту, чтоб посидел и подумал над своим положением. Ага, а штурман-то плыл, как благородный, – со своей законной бабой. Очень даже ничего баба, молодая еще. И дочушка при ней, не совсем еще в возрасте, но, где надо, уже круглится. Там ребята порывались их разложить с ходу, да я пока что не дал, пихнул в ту же каюту и приставил на стражу надежных, Багулю с Рыжим… Мало ли какие у тебя будут идеи… Бангал, может, нам их и правда попользовать? Приятные телушки, что мама, что дочка. Дочушка, чует мое сердце, еще блудня не пробовала, я б ее и научил со всем обхождением…
– Как вы полагаете, жамый Шабар? – осведомился Бангал с тонкой улыбкой.
– Неразумно, по-моему, – сказал Сварог. – Штурман нам необходим, без него нам до Харума придется добираться наудачу. А если вы затрахаете его дамочек, он либо в уме повредится, либо, что гораздо хуже, решит качественно отомстить. Рассчитает все так, чтобы корабль дошел до берега ночной порой – и оказался в каком-нибудь военном порту. Я бы на его месте так именно и поступил.
– Да и я бы, признаться, тоже, – задумчиво произнес Бангал. – Вы совершенно правы, друг мой, а вот ты, Цура, болван все-таки, как я ни стараюсь сделать из тебя мудрого мыслителя… Шагай. И чтобы бабенок никто и пальцем не тронул – иначе отрезать буду сам, и не пальцы вовсе, и не в один прием… Уяснил?