Тяжелый гул заставил меня вздрогнуть. Мы с Вороном обернулись одновременно, и нашим глазам предстали громадные машины, кузова которых были завалены мешками и коробками. Когда они проезжали мимо, я невольно съежилась. Мне еще никогда не приходилось видеть таких громадин. Если они завалятся на бок, то от нас не останется и лепешки. Я шагнула назад, и Ворон вдруг усмехнулся. Теперь я уставилась на него:
– Ты умеешь смеяться? Это, конечно, новость, – он ничего не ответил, как зачастую и бывало, и продолжил рассматривать подъехавшие машины.
– Хватит на каждый магазин, – произнес страж.
– Да, удивительно, что им удалось собрать все так быстро. – Ворон в ответ молчал и даже не смотрел на меня. – Если бы ресурсы для производства доставались Городам так легко, то я бы не удивлялась, но, учитывая, что Пустошь не самый ярый любитель делиться, теория с запасами кажется мне сомнительной. Как ты думаешь? – Никакой реакции. – Конечно, Городам проще добывать что-то, чем изгнанникам, но все же… Откуда столько всего? Я…
– Ты много болтаешь, – вдруг оборвал меня Ворон и посмотрел с такой строгостью, что мне сделалось не по себе.
Я забылась, потеряла контроль, даже не зная, почему это случилось. Мои вопросы могли растолковать как недоверие к советникам. Мы молча смотрели друг на друга. Я не понимала, о чем думает стражник, но его лицо не выражало дружелюбия.
– Я просто восхищаюсь продуманностью системы, решениями Советов.
Ворон продолжал молчать, и я чувствовала, что он не верит мне.
– Иди, – наконец, произнес он, – Хофман ждет тебя. Надеюсь, твоя речь будет получше, чем эта.
Я поспешила убраться подальше от его прищуренных глаз. Можно ли ему доверять? Ворон – странный человек, и мне стоит быть с ним осторожнее. Где все мои привычки, которые я приобрела в Пустоши? Я теряю их, становлюсь невнимательной, моему организму больше не нужно заботиться о еде, одежде или тепле. Это создает иллюзию безопасности, и это ловушка, в которую очень легко угодить.
Люди не спешили подходить ко мне, они выбирали других волонтеров, у которых на запястье не чернели три пунктирные полоски.
– Улыбайся, – шипела Хофман, – сделай лицо подружелюбнее.
– Я здесь ни при чем, это Ворон их отпугивает. – Мою шутку не оценили и не убрали стражника из-за моей спины.
Как я могла проявлять дружелюбие, когда его недоверчивый взгляд прожигал затылок?! Я ощущала, как он следил за каждым моим движением, словно я вдруг могла кого-то ударить или пуститься в бега. Раздражение нарастало, разгружаемые мешки около магазинов постоянно приковывали мое внимание, люди смотрели на меня так, будто я заразная. По лбу струился пот, Хофман нервничала – им не удалось заснять ничего путного, – а в моей голове то и дело вспыхивала мысль о том, что мне еще придется произносить речь. Это становилось просто невыносимым.
– Если ты и дальше будешь стоять столбом, я посажу тебя в комнату допросов! – рявкнула Хофман.
Ранко и его яд предстали перед глазами, и меня затошнило.
– Пустите меня в эфир, – неожиданно пробормотала я.
– Что? – Никогда не видела Хофман такой растерянной. – И что мы им покажем, интересно?
– Я знаю, что сказать. Доверьтесь мне.
– Ну уж нет!
– Вы ждете, что люди будут доверять мне, но сами не хотите этого делать? Они смотрят на стражников вокруг и думают: ОБ боится оставлять ее без присмотра, значит, она все еще не в порядке, лучше не рисковать.
Женщина задумалась. Никто не верил мне, никто не хотел признавать меня частью Объединений. Это было плохо, это мешало в достижении моих планов. Мне нужна свобода действий, хоть какая-то, пусть за мной следят только камеры, их всегда можно вывести из строя, а извечно подозрительные взгляды мне не нужны.
– Пустите меня в эфир, у меня есть идея.
– Если ты все испортишь, тебе не жить, – твердо произнесла Хофман, но подозвала оператора.
Я нервно пригладила волосы, пока они устанавливали камеру, и мысленно призвала ветер, чтобы снова почувствовать его дуновение и словно бы ощутить рядом с собой Двэйна. Глупо, но от этого стало бы легче. Ветер не подул, и чувство одиночества сковало меня изнутри. Я уже жалела о своем решении, но отступать было поздно. Люди заинтересованно посмотрели в мою сторону, я поймала на себе любопытный взгляд Ворона, а потом грозный Хофман – и уставилась в объектив камеры. Стеклянный глаз бездушно глядел в ответ, и мой язык никак не мог повернуться. Оператор подал мне знак, губы Хофман слились в одну тонкую полоску, и она впервые показалась мне ужасно некрасивой. «Заставь их поверить себе, ты можешь сделать это. Ради ребят, ради своей семьи» – убеждала я себя и, наконец, заговорила: