Наледь на Омолоне — причина наших ночных тревог («На Омолоне»)
На Омолоне
...больше, чем мне одному. Знакомясь, они называют только имена.
— Петр! Гена!
Заведующий метеостанцией и радист — все населенно поселка.
— Было двое, стало четверо! — улыбается Петр.
У него загорелое лицо и смелый взгляд. Страсть к охоте и романтика привели его в самое сердце тайги, где на сотни километров нет людей и куда добраться можно только по воздуху.
— Давно приезжали из партии?
— Пожалуй, с месяц, как были за продуктами. Сказывали, что вы прилетите в начало августа!
— Меня удивляет, что Кейвус еще не прислал лошадей. Я рассчитывал застать их уже на метеостанции.
— Видно, что-то задержало. Знаете, дело полевое!
— Хорошо знаю, да вот загвоздка: у меня в двадцатых числах вулканологическая конференция на Камчатке — нужно торопиться.
— Придут! — успокоил меня Петр.
Вот и метеостанция — единственный обжитой уголок в безлюдной тайге. Большая изба с приветливой геранью за стеклом и несколько опустевших домиков с заколоченными окнами.
— Раньше на станции было много пароду; после войны оставили только наблюдателя и радиста. Ну, мы с Геннадием вдвоем и пробавляемся.
— Скучно?
— Привыкли! Дел на станции хватает. Еле выкраиваем время на охоту. Да я еще учусь в заочном!
«Какой молодец!» — восхищаюсь я про себя, переступая порог дома. В прихожей растянута для просушки шкура небольшого медведя. В горнице с гладко выструганным столом громоздится радиопередатчик; над постелью подвешена аккуратная бескурковка.
Уже за полночь я погасил свечу и, с наслаждением зевнув, растянулся на пухлом сеннике. За дверью верещит у печки сверчок. В голове медленно ворошатся события прошедшего дня. Длительное и нервное ожидание на аэродроме, самолет, плывущие внизу пейзажи, новое знакомство…
Вечер мы провели за ужином, который весело стряпали трое парней. Бутылка московской водки скрепила дружбу и прибавила звонкости гитаре с голубым бантом на грифе. Ровно в двенадцать Петр отправился с фонарем снимать показания метеоприборов. Геннадий уселся за радиопередатчик с очередной сводкой, а мы с Сережей ушли в отведенную нам комнатку. Он мгновенно заснул; я слышу его легкое молодое дыхание.
Следующие два дня прошли в томительном ожидании. Чтобы не скучать, мы уходили вверх по реке, откуда должны появиться лошади, и у глубокого прозрачного омута удили хариусов. Ловля была удачна, но ожидание тщетно: на сбегавшей по косогору лесной тропинке никто не появлялся.
На третий день я не вытерпел и решил сам идти к Анмандыкану.
— Что-то помешало Кейвусу к сроку выслать лошадей, — сказал я Петру, — а время бежит. Пожалуй, лучше пойти им навстречу. Это может нам сберечь несколько дорогих дней.
— А если лошади еще не вышли?
— Что же, пройдем пешком до лагеря, где они сейчас должны стоять по плану.
— Расстояние немалое…
— Около восьмидесяти километров. За три дня дошагаем без труда!
— Карта у вас есть?
Петр внимательно всмотрелся в восковку с копией геологической карты верховьев Омолона. Я захватил ее на всякий случай.
— Тут не все речки, — заметил он пренебрежительно, — по такой карте можно заблудиться!
— Вам приходилось бывать на Анмандыкане?
— Не раз! Главное — не сбиться у перевала. Там расходится несколько ущелий. Нужно спускаться в среднее, самое незаметное.
Он взял карандаш и нарисовал в углу восковки схему перевала.
— Если и завтра лошадей не будет, мы отправимся. Пошли готовить поклажу, Сережа!
Увы, лошадей не было и на следующее утро. Поплотнее позавтракав, мы вышли в долгий путь. Петр и Гена, взвалив на плечи наши тяжело груженные рюкзаки, дошли с нами до дальнего поворота охотничьей тропинки.
Солнце было уже высоко, когда мы с Сережей перебрели через холодный поток и стали подниматься по заболоченному склону. Провожавшие долго стояли на другом берегу и, покуривая, смотрели вслед.
С каждым часом пути долина становилась все более живописной. На высоких, постепенно сближающихся склонах появились светлые скалы. Это очень древние вулканические породы, давно привлекавшие внимание геологов на Омолоне. Вулканические извержения, грохотавшие здесь более трехсот миллионов лет назад, наслоили огромную толщу лав и рыхлых пеплов. Перед нами простирался величественный пейзаж. Крутые белые скалы просвечивали сквозь яркую зелень лиственниц; их осколки устилали тропинку мелким щебнем.
Ремни рюкзаков, в которых упакованы одеяла, посуда и пятидневный запас продуктов, все глубже врезались в плечи. Час за часом мы шагали вперед в тайной надежде, что появятся лошади и мы наконец сбросим с плеч наш тяжелый груз. Однако день близился к концу, а тропинка была все так же пустынна и ни один посторонний звук не нарушал сурового безмолвия.
Как только спал дневной зной, в воздух поднялись тучи комаров. Они лезли в глаза, облепляли влажную от пота шею и глубоко пробирались за воротник и рукава легкой куртки. Мы спустили накомарники, но сейчас же их сбросили: за частую сетку совсем не проникал ветерок и дышать было невозможно. Не очень помогало и недавно изобретенное средство — диметилфталат. Мы смазывали им лицо, руки, шею, но он быстро смывался потом, и над нами вновь повисала звенящая пелена комаров.
…Солнце уже спустилось к верхушкам гор, когда из-за крутой белой скалы с бахромой стланика показалась широкая водная гладь. Мы останавливаемся.
У нависших обрывов беззвучно плещется озеро. Между скалами спускаются к воде задернованные склоны. Над узкими песчаными косами колышется под вечерним ветерком тростник. Косые лучи солнца бегут по воде и, преломляясь в мелких гребешках волн, расцвечивают их радужными бликами.
— Кто бы поверил, что бесцветная вода может быть и красной, и желтой, и фиолетовой, и синей! — говорит, любуясь удивительной картиной, Сережа.
— Да, многих художников обвиняли в ненатуральности красок, а ведь они старались возможно точнее изобразить на полотне то, что видел их глаз. Эту воду можно передать сейчас только разноцветными пятнами!
Мы выбираем ровную площадку между лиственницами и с облегчением сбрасываем груз. Бедные натруженные плечи и ноги горят как в огне. За нами не меньше двадцати километров пути по каменистым тропинкам. Для первого дня это совсем не мало!
— Я разожгу костер и буду готовить чай, — говорю я Сереже, — а ты наруби веток стланика для постели. К изголовью найди какой-нибудь пенек поровнее.
Через несколько минут над маленькой площадкой вырос столб смолистого дыма. Он изогнулся по склону и, цепляясь за верхушки деревьев, пополз вверх по долине. Я спустился к берегу и, наполнив котелок, повесил его над быстро разгоревшимся костром. Потом долго и с невыразимым наслаждением мыл ледяной водой руки, ноги, лицо и шею. Когда я опять вернулся к костру, вода в котелке уже бурлила ключом.
Подогревая мясные консервы и разложив на листьях папоротника жареных хариусов, хлеб, масло и сахар, я слушаю, как на берегу фыркает и плещется мой молодой спутник. Солнце окончательно уходит за гору, и на небе остаются лишь легкие, как пена, малиновые облака.
— В такие минуты усталость как рукой снимает! — говорит, подсаживаясь к костру, Сережа. Его обычно бледное лицо сейчас разрумянилось от купания, а здоровые зубы блестят в довольной улыбке.
Часа через два, натаскав громадную кучу сухостоя и сунув в костер несколько ярко запылавших комлей стланика, мы устраиваемся на пружинящем смолистом ложе. Из плащей, ватников, одеял и рюкзаков мы наладили вполне удобную постель и, лежа на спине, с наслаждением курим перед сном. Вверху светлое небо с неяркими северными звездами, внизу еще теплая от дневного зноя почва. Чего еще желать утомленному человеку?
Утром я проснулся первым. Над неподвижным озером висел прозрачный туман. Недалеко от берега плыл выводок каменушек; сзади тянулся расходящийся шлейф ряби. Прикрывавший нас большой зеленый плащ был мокрым от росы. Осторожно, чтобы не разбудить Сережу, я вылез из-под одеяла и подбросил дров в почти угасший костер.