Задавив его, водитель несколько секунд ликовал и почти полминуты испытывал облегчение. А затем всю жизнь за это расплачивался.
И теперь он чертовски устал. Эта ноша оказалась ему не по силам. Он терпел столько, сколько мог.
– Пойдем, – сказал он. И взял ребенка за руку. Тот послушно встал и они ушли. Вместе.
Лишь утром бездыханное тело водителя нашли двое коллег. При нем была полная раскаяния записка о случае десятилетней давности, о котором все уже успели позабыть.
– Кажись, с ума сошел, – чесал затылок один из коллег. Умерший был его приятелем, они много лет работали вместе. – Я и не думал, что он так терзался.
– А что за мальчик? – хмурился совсем еще зеленый парень, который работал тут недавно.
– Да не было там никакого мальчика. Просто он чуть в столб не врезался тогда. Метель была, оно и понятно. Пустяк, в общем.
– Пустяк, – задумчиво повторил тот. И вздохнул.
– Автобус дальше не идет, просьба покинуть салон, – вдруг с большим опозданием произнес голос, объявляющий остановки. Почему-то двум водителям он показался насмешливым.
– Вот уж точно. Конечная, – грустно усмехнулся старший из них. Он вышел на улицу, закурил. И подумал о том, какие жуткие демоны могут терзать души, казалось бы, абсолютно нормальных людей.
Отпуск
Мама часто мне говорила:
– Не выходи надолго. Не злоупотребляй.
И я кивал, обещал ей, что не буду, убежденный в непоколебимой правильности каждого ее слова. Она так и про мирское говорила, мол, нужно вовремя ложиться спать, важно соблюдать режим. С режима-то все и началось.
Я раз лег позже, два. Ничего не произошло. Тогда я поменял день с ночью, полюбил тишину и заоконную темень, привык кормить вечно голодных птиц на рассвете. И снова ничего не произошло.
Чем старше я становился, тем меньше понимал, зачем нужно следовать маминым указаниям. Ее слова виделись мне карточным домиком: стоило разувериться в чем-то одном, как замок рассыпался полностью.
– Не злоупотребляй, – говорила она.
Женщина, которая всегда писала свои жуткие картины до утра и едва просыпалась, когда я возвращался со школы. Женщина, которая замолкала посреди беседы, а потом вдруг сонно смотрела на меня и не могла вспомнить сути разговора. Неужели она думала, что я никогда не замечу, не догадаюсь, что виной тому вовсе не забывчивость или загадочная болезнь.
– Не выходи надолго, – велела она.
– А иначе что? – хотел бы ответить я. – Что случится, если я буду выходить надолго? То же самое, что с режимом, – ничего?
Мама говорила, что дом здесь. А там отпуск, который не может продолжаться вечно. Так мама это называла. «Отпуск».
Ей было сложно объяснить ребенку, почему он иногда мог выключить «здесь» и уйти туда, где времени нет, а людские законы не действуют. Там он был спокоен, счастлив и никому ничего не должен. Мир гармонии. Мир мечты. Именно таким по убеждению матери должен был быть идеальный отпуск. Но, как бы прекрасен он ни был, после всегда нужно возвращаться домой. Таковы правила.
Сначала я действительно выходил ненадолго, а по возвращению ловил на себе пристальный мамин взгляд. Она наблюдала за мной, за тем, как я соблюдал правила, которыми пренебрегала она сама.
Когда мама ушла насовсем, я ничуть не удивился. Она бросила меня и, наверное, сразу же забыла о моем существовании. Я пожег картины, будто следившие за мной вместо нее. И дал себе волю. Чем больше я выходил, тем чаще хотелось. Мои отлучки удлинялись, и с каждым разом я со все большим трудом заставлял себя вернуться. Человеческие «надо» и «должен» раздражали меня, и я переставал понимать, зачем мне быть здесь, зачем быть человеком, если есть альтернатива.
– Вы меня слушаете, студент? – женщина средних лет постучала ручкой по столу.
Мужчина в лоснящемся пиджаке, сидевший рядом с ней, чесал щетинистый подбородок и со скучающим видом смотрел на меня.
«Так. И какой же это момент?» – судорожно пытался припомнить я.
Что-то такое было, давным-давно, будто сотни лет назад. Это событие маленькой птицей порхало в памяти, не давая себя поймать и вспомнить.
– Если вы не сдадите сейчас, дальше уже только отчисление. Вы это осознаете? – женщина посмотрела на меня исподлобья. Пристально, холодно. Но до мамы ей было далеко.
Я облегченно вздохнул, готовый рассыпаться в благодарностях перед этой строгой преподавательницей. Вот оно. То, с чем мне не хотелось разбираться раньше. То, от чего я с охотой сбежал «в отпуск».
Беды, как известно, существа стадные, потому, стоило лишь прокрасться одной, они стали приходить ко мне без стука нескончаемой вереницей, как к себе домой. Моя жизнь стремительно рушилась, я падал в бездну, а уцепиться было не за что.