Однако меня всегда разбирало любопытство: что же случится, если 29 февраля Матвей-таки доберется до злополучного театра? Я, конечно, не думал, что он сможет вернуть всех пропавших, но версий в моей голове было много. Поэтому, однажды, когда близился очередной високосный год, я решил, что устрою ему эту жуткую встречу.
Наконец, настало 29 февраля. Все разбежались по делам, а я пришел к уже привязанному к кровати Матвею. Передо мной сидел старик (выглядел он, пожалуй, старше своего возраста), сухой, сгорбленный, хотя от природы высокий, седой, с бесцветными потухшими глазами. Он поднял на меня глаза, чего практически никогда не делал, поэтому я слегка удивился.
– Дедушка Матвей, – начал я негромко, – сегодня 29 февраля. Конечно, вся моя семья считает, что тебя нельзя пускать в театр. И раньше я был с ними согласен. Но сейчас, я подумал, может быть… пора? – я заглянул ему в глаза, пытаясь отыскать там тень ответа, какой-нибудь отзвук сознания. И мне показалось, что я его нашел. Тогда я подошел к нему ближе и наклонился – Я ослаблю твои ремни и схожу на кухню, за чем-нибудь… Хм, чаю сделаю, вот что. А ты… – я кивнул ему. Он снова взглянул на меня, но быстро опустил глаза.
Я ослабил ремни достаточно, чтобы человек его телосложения смог выбраться, и действительно пошел на кухню, терзаемый чем-то средним между предвкушением и уколами совести. Когда я вернулся в комнату, деда там, на мое удивление, уже не было. А казалось, прошло не больше двадцати секунд!
Я схватил телефон и побежал в сторону театра. Благо дело, я абсолютно точно знал, куда он направляется. Вскоре я заметил впереди себя старика в доисторических трениках, быстро шагавшего вниз по улице. Он уже миновал место, где раньше жила его семья и стремительно приближался к старому театру. Я понимал, что могу догнать его, но сознательно замедлял шаг. Возле театра старик застыл, я подошел к нему и тоже остановился.
– Что дальше? – я посмотрел на него, все еще пытаясь отдышаться.
– Спектакль не окончен. Не окончен. Не окончен, – все тише и тише повторял Матвей. Затем кинул на меня испуганный взгляд и очень робко, шаг за шагом, стал приближаться к двери.
– Останови его! – услышал я знакомый голос. Это моя мама, она, похоже, раньше вернулась домой и догадалась, где мы.
– Нет, мам, стой, погоди, – я преградил ей путь, удерживая за плечи, иначе бы она кинулась оттаскивать дядю от той пропасти, в которую он уже столько лет пытался шагнуть. – Послушай, мама. Дед Матвей уже пожилой человек. Он с самого дня трагедии, с самого детства пытается вернуться сюда, а мы всегда стоим у него на пути. Может, он не зря сюда стремится? Ведь нас не было тут, мы не видели того, что видел он. И мы не можем знать, что правильно. Возможно, его эта странная фраза «Спектакль не окончен» не бред сумасшедшего, а попытка донести до нас мысль о его намерениях. Может, в его силах закончить его? Я думаю, мы достаточно удерживали его. Настало время отпустить.
Все время моей пламенной речи, более смелой, чем мои догадки, мама плакала и вырывалась. Я подумал, что ей просто было страшно.
Мы услышали, как шумно и резко распахнулась дверь в заброшенный театр. На пороге Матвей остановился и повернулся к нам:
– Спектакль не окончен! – крикнул он неожиданно громко. После этого отвернулся и шагнул во тьму.
– Нет! – завопила мама с таким надрывом, что даже у меня по коже побежали мурашки.
Дверь за дедом захлопнулась с такой силой, какой у него самого явно не было. Послышался скрежет закрывшегося с внутренней стороны старого засова. Мы с матерью вздрогнули и переглянулись. Вскоре мы услышали еще много странных звуков. Один был похож на огромную стаю летучих мышей-самоубийц, которые с визгом влетали в стены театра и разбивались насмерть. Потом были звуки, похожие на стон расстроенного пианино и замедленную прокрутку ленты старого страшного фильма. Больше всего поразил звук, напоминающий нечто среднее между ревом слона и взлетом самолета.