В ожидании конца от скуки слушал новых жильцов. Семейная пара, ругались – стены дрожали. Львиную долю времени орали, с перерывами на сон. Странно, что не поубивали друг друга.
Вдруг из какого-то далека к мужу приехала бабуля – погостить. И это она зря… Сидим теперь с ней на кухне, она – на табуретке, я – в ржавом чайнике под столом. А в гостиной орут.
– Она странно смотрит на меня! Не хочу ложиться спать в одном доме с этой ведьмой!
– Никакая она не ведьма, может, странная немножко…
– Немножко? Да у нее же конкретно кукушка поехала! Она сама с собой разговаривает! И что за ужас у нее на голове?
Выглядываю, чтобы взглянуть на ужас. Теперь понятно, почему ее назвали ведьмой: у старухи длинные седые волосы, кое-где свалявшиеся в дреды. Выглядит она, как шаманка со стажем.
– Она мерзкая! Убери ее из нашей квартиры!
– Куда она пойдет, ну! И будь тише, она же услышит…
– Не услышит, она глухая!
– Не глухая, – себе под нос усмехается старуха. Я усмехаюсь тоже: бабуля, выходит, надула эту истеричку.
– Какая интересная особа, – говорю.
– Спасибо, – отвечает она просто.
Высовываюсь из чайника, не веря ушам своим.
– Какое ты удивительное, милое создание, – улыбается она.
Больше бабуля тут не задерживается. Оставляет на столе гостинцы для внука: две банки облепихового варенья, одну – квашеной капусты, да соленую рыбу, завернутую в газетку двадцатилетней давности.
Хватает мой замызганный чайник, щурится близоруко.
– Нечего нам с тобой тут сидеть.
Тихонько обувается, накидывает пальто, пятнистое, будто сшитое из лоскутков самой разной одежды. И уходит с ржавым чайником в руках. С чайником, в котором живу я.
Мы долго едем к ней домой, за леса и реки. Обитает бабуля в старом домике, одна, как настоящая ведьма. С фотографий на комоде улыбаются ее внуки. Правда, они никогда не приезжают.
Она отмыла мой чайник. Мы готовим чай с корицей, яблоками или лавровым листом. Болтаем о том о сем. А волшебство плещется в чашках, искрится в воздухе и согревает души.
Эму
У всех звери как звери, а у меня – чертова эму. Лохматая, с выпученными безумными глазами и по-идиотски выгнутым клювом. Маленькая голова неустанно колеблется на длинной волосатой шее. Такой, не очень симпатичный одуванчик на ветру. А под шеей – тело, похожее на серо-коричневый гриб. Большой древесный гриб на куриных ногах. И вся эта идиотская, с какой стороны ни посмотри, конструкция таскается за мной денно и нощно. И отвязаться никак нельзя: ведь эта эму, вроде как, отражение моей сущности. Хранитель жизни.
Стыдно.
Мне постоянно из-за этого стыдно.
Я – преподаватель, одна из лучших выпускниц кафедры истории искусств. На моих занятиях всегда тишина, по факультету ходят легенды о том, как я провожу экзамены. И легенды эти одна страшнее другой. Они даже не очень-то преувеличены: на пересдачу действительно отправляются многие.
Была такой, сколько себя помню. «Деловая», – качала головой мать, когда я еще в первом классе школы взялась строить толпу одноклассников на линейку.
Мой девиз – делать хорошо или не браться. Поэтому я умею оценивать свои силы и все делаю на совесть. Упорно работаю, слежу за собой.
– Сильная женщина, – шептались обо мне студенты раньше. И такие слова были мне по душе.
Все шло прекрасно, пока мне не стукнуло двадцать пять. Я попала в аварию (естественно, не по моей вине), а когда очнулась через несколько месяцев – в больничной палате туда-сюда носилась эта треклятая эму. Эму, которая отражает мою сущность…
И прежняя жизнь, мой образ и место в обществе были растоптаны кривыми трехпалыми лапами.
– Я думал, у нее будет львица или какая-нибудь пантера.
– Я делал ставку на змею. Но эму! Даже мой богомол теперь не выглядит смешно.
– Прости, но богомол – это все еще смешно.
Взрослые шепчутся по углам, но не дразнят открыто, как дети. Остается только радоваться, что отражение появляется в двадцать пять лет, а не в десять. Кем бы я стала, если бы всю юность за мной по пятам бегала бы эта безмозглая птица? Вряд ли бы добилась каких-то успехов. Постыдилась бы на что-то претендовать.
С эму мы похожи в одном: она тоже любит мою квартиру. Становится до противного задорной, когда вечером мы возвращаемся домой. Меня это нервирует. Как эта тупица может отражать мою сущность? Я совсем, совсем не такая!
Один ее вид оскорбляет меня. Часто думаю, как было бы здорово, если бы эму просто потерялась. Иногда даже представляю, как отвожу ее куда-нибудь, далеко-далеко, и бросаю там. В какой-нибудь глуши, в лесу или на болоте. Чтобы та больше никогда не возвращалась в мою жизнь. Чтобы не смела портить ее. Так нельзя, и даже думать об этом плохо. Но я ничего не могу с собой поделать.