— Надо перевязать рану, — порез сильно кровит. — Я не хотела резать так глубоко. Просто…
— Испугалась, — всхлипывает она. — Я так испугалась!
— Прости.
Подходит девушка, достает из кармана стилет:
— Я не взяла аптечку, — хмуро признается прежде, чем отрезать подол от девочкиного нарядного платья. — Потерпи, будет больно. Надо туго затянуть. Малышка зажмуривается и стискивает губы. Полоса ткани с вышитыми маками расцветает свежими бутонами.
— Готово. Пора уходить. Но сначала сжечь дом. Помоги притащить ветки с улицы.
— Зачем? Они ведь уже ушли, — не знаю, куда деть руки: девочка прижалась к ногам, вцепилась в шорты. Повторяю про себя: глупая. Я же тебя ранила. Что ты делаешь?
— Призраки — да. Но если не хочешь, чтобы твои друзья последовали за нами, придется дать им что-то взамен.
Горло перехватывает спазмом. Лицо незнакомки нечитаемо.
— Что… почему ты их видишь? — и знаешь способ прогнать. Пожар отвлечет их на пару часов. — Кто они? Кто ты?
— Нина, — моргаю. Девушка дергает косу. Смутилась? — Я вижу их по той же причине, что и ты. Мы похожи. Ты не заметила?
— Чего не заметила? — она не делает вещи понятней.
— Что нам обеим нравится поджигать, — Нина криво улыбается и, подхватив рюкзак, ныряет в черноту дверного проема.
Поджигать. Как просто. Замираю, прислушиваясь к новому знанию. За ним кроется что-то особенное, подобно отголоску чуда в белесом шраме на ладони. Не ответы, лишь вопросы, но…
Это место. Сколько еще домов с похожей историей?
Сегодня станет на один меньше. В груди разливается тепло:
— Пойдем, — говорю девочке. — Сожжем здесь все.
Перетаскиваем хворост к могиле. Девочка помогает, несмотря на почерневшую от крови повязку. В конце Нина, забрав свет, ненадолго спускается в яму. Сухой хлопок. Шелест. Девушка возвращается с запахом горелых волос, бесцеремонно запихивает блеснувшую стеклом колбу в карман моих шорт:
— Всегда носи с собой. Нет, не трогай, — перехватывает за руку и больно выкручивает запястье. — Потом посмотришь. Этого хватит на некоторое время. Они перестанут тебя видеть. Не открывай, не повреди печать — тогда чары нарушатся. И уж точно постарайся не разбить, — она словно хочет сказать больше, но отворачивается, поправляет ближайшую вязанку. — Тебе нужна передышка. Выглядишь ужасно.
— Спасибо…
— Разве ветки не должны были сгнить? Прошло много лет, — спрашивает девочка из-за целого леса по ту сторону могилы. Трогаю гладкое, прочное дерево. Она права: странно.
— Местные постоянно приносят свежие. Думают, что так запирают духов внутри дома, — на мой удивленный взгляд девушка пожимает плечами:
— В глуши обожают суеверия. Они будут обсуждать сегодняшний пожар месяцами.
Киваю. Нина щурится и закусывает губу. Начинает рисовать: несколько невесомых линий — и воздух высыхает, а в самой гуще ветвей, где кости, зарождается огонь. Щелкая и дымя, рыжие языки карабкаются к потолку.
Жар опаляет лицо, гонит прочь:
— Эй! Иди сюда, — зову девочку. Клубы дыма наполняют комнату. Спеша к выходу, малышка оборачивается и звонко выкрикивает:
— Эйлин! Натан! Анна и Истер! Я запомню! — невольно улыбаюсь. Я тоже запомню: чудовища обратились людьми. Многие годы существовали страшилкой для детей, а завтрашним утром станут пустыми горелыми скелетами, но сегодня, на несколько секунд — сжимая окровавленную сталь, осыпаясь прахом, — они были живы.
Быть может, есть способ воскреснуть… спастись — и для монстров вроде меня. ***
Пламя ширится, пока не завладевает крышей. Выбивает тени из-под деревьев, заставляя лес отступить. Дом гудит, визжит, ухают лопающиеся балки, с длинным вздохом обрушивается кровля. Мы пятимся от колючих искр.
— Как нам вернуться домой? — отсветы пожара делают лицо волшебницы по- детски беззащитным. Я вижу родинку-слезу на скуле под правым глазом и что Нина младше, чем кажется. Чем хочет казаться.
— Придется прогуляться. Пару километров вдоль реки. Идем быстро, иначе опоздаем, и тогда сидеть здесь еще сутки. Не отставайте.
Девушка резко разворачивается и, не оглядываясь, уходит в чащу вслед за своим огоньком. Скользит между стволов с легкостью, выдающей привычку к подобным прогулкам. Мы же спотыкаемся о каждый чертов корень, влезаем в какие-то дремучие заросли, хотя идем прямо за ней. Девочка путается в ногах особенно часто. Белый шар безжалостно удаляется.
— Стой! Подожди нас! — кричу я. У меня полно вопросов, но их не задать, когда между нами половина леса.
— Я не собираюсь с вами нянчиться! Не успеете — брошу здесь до завтра, — доносится в ответ. Черт возьми! Да она просто убегает!
— Эй! — и притворяется глухой. Я ругаюсь сквозь зубы и, подхватив девочку на руки, ускоряю шаг. Тяжело, очень, но нельзя оставаться здесь. Ночь пока спокойна, но к рассвету погребальный костер догорит, и тьма оживет хищными силуэтами. Поэтому — почти бежать, пусть колючие кусты царапают кожу, цепляют волосы и одежду. Нестрашно, скорей.
— Посвети телефоном, — вспоминает о фонарике девочка.
— Я его потеряла, — бросила в грязи могилы. Идиотка. Глаза давно привыкли к темноте, но с фонариком перебираться через поваленные стволы и скалистые уступы было бы гораздо проще.
Нинин свет вспыхивает и меркнет, потом вовсе пропадает, и вот мы продвигаемся вперед скорее по инерции. Мышцы дрожат от усталости, и вскоре я опускаю девочку на землю.
— Смотри! Там! — она указывает на серебристый отблеск чуть слева. — Это Нина! Нет, это деревья кончились, запнувшись о каменистый берег реки. Журчание потока оглушает — после хрупкой тишины чащи, где звуки прячутся в шелесте хвойного ковра. По берегу идти проще, а видно дальше: лунный свет дробится в течении, оглаживает серые валуны и расчленяет угольный монолит подлеска до мельчайших веточек.
— Вон она! — нашли. Холодная звезда вновь обозначает направление. Цепляясь друг за друга и стараясь не поскользнуться на гладких камнях, переходим на другую сторону: вода не достает и до колен. Холодная и быстрая, обдает ледяными брызгами и норовит сбить с ног. Девочка высоко подбирает оборванное платье, но все равно промокает до пояса. Жалуется:
— Есть хочу, — киваю: мой желудок тоже давно сводит от голода.
Лес редеет, рассыпается тонкими деревцами по долине. Река здесь разлита шире, камни сменяются травой и топкой грязью.
— Я вижу дорогу! — радуется девочка, когда шар замирает. Чем ближе, тем яснее различимы столбики на каменной изгороди, отделяющей ленту асфальта от полей. Один из столбов, обмотанный куском тряпки, отмечает конец пути.
— Успели, — констатирует Нина, когда я помогаю малышке перелазить через ограду. — Еще пара минут в запасе.
Девушка курит, прислонившись к камням и запрокинув голову к звездам. Пахнет не табаком. Я выдыхаю:
— Тени, что приходят за мной. Как их отогнать? Что они такое?
— Скорее, что ты такое, — дымом в небо.
— Хватит! — рявкаю, выдергиваю сигарету и комкаю, обжигая пальцы. — Отвечай! Иначе, клянусь, я выкину, что бы ты мне ни сунула, и буду преследовать тебя, пока они не вернутся, и тогда… — она им тоже нужна. Я вижу в ее прозрачных глазах и сладковатом запахе травки: Нина убегает.
Но не сейчас, сейчас шагает вплотную, от мнимой расслабленности не остается и следа. В ребро упирается острие стилета, ноздри щекочет аромат лаванды. Девушка шипит:
— Никакие ответы тебе не помогут. Ничего не поможет, даже обереги не спрячут надолго, а цена за них… Забудь! Ты родилась такой, и этого не исправить. Пойдешь за мной — будет хуже. Есть вещи страшнее тварей, уж поверь мне, — между темными бровями появляется горестный залом.
— Тварей?… Что может быть страшнее? — голос срывается, в горле комок. Пожалуйста, не оставляй меня так.
— Люди. Люди страшнее всего, — лезвие со щелчком возвращается в рукоятку. Нина отстраняется, но я перехватываю за локоть:
— Что я такое? — на секунду кажется — ударит. Но лишь смотрит устало. Высвобождает руку, щелчком подзывает шар со шлейфом мошкары: